[never-agen]

Конфетти. Часть 4.

1.

Макс волновался. Нет, не так. Он ВОЛНОВАЛСЯ.
Он дергался, внутренне дрожал до состояния «кишка кишке колотит по башке», почти истерил. Но, кажется, это стало его естественным состоянием в последние дни. Таким же естественным, как неровное дыхание и дурацкая привычка покусывать губы. Смотреть на себя в зеркало стало вовсе невыносимо. Всякий раз, глядя в глаза своему отражению, он испытывал жгучий стыд за тот вечер. За срыв перед Миром. За безобразную сцену перед отцом.
Актеришко…
Он ненавидел себя за это. И еще за сны, мучившие его всю неделю. За каждый миг, что он провел в постели, мечась и поскуливая. Страшно, стыдно. Из-за ежеутреннего, вошедшего уже в привычку холодного душа, его голос охрип. Хорошо хоть сопли в три ручья не текут и кашля нет. Но трогательное сипение перед Прохановым - не тот путь к Парнасу, который он себе радужно нарисовал.
Макс тяжело вздохнул и выбрался из машины, привычно огляделся. Хорошо, что фотографов не видно. Хотя, может, они гроздьями где-то висят, наперевес со своими объективами. Вдруг удастся заглянуть хоть одним глазком в зал к Соколовскому?
Мимо охраны он прошел быстро. Его здесь знали как своего и задерживать не собирались.
Невыносимо хотелось курить. Макс свернул в туалет и там, устроившись на подоконнике у приоткрытого окна, с удовольствием вдохнул порцию дыма. Кончики пальцев похолодели. Не самая здоровая привычка, ну да что поделать. Только выкуренная сигарета и спасала от полного раздрая. Прикрыть глаза, снова затянуться, представляя, что на самом деле он сейчас дома, на балконе, и рядом стоит отец. Смеется, шутит, ерошит его волосы, говорит, что если он, Макс, будет и дальше дымить как паровоз, непременно попрощается со своим прекрасным голосом. А он в ответ смеется и говорит, что тем проще будет петь как Эдит Пиаф или Патрисия Каас. И вообще, хрипотца придает голосу определенный шарм. А отец хохочет, заразительно, запрокинув голову, до слез и сквозь смех только и может постанывать… о да, Макс… хрипотца… как у биндюжников одесских… Шаланды полные кефали…
Макс тряхнул головой, бросил в урну погасший окурок и вышел. В зале уже гремела музыка. Ну вот, опоздал. Он осторожно заглянул внутрь. Парни и девушки уже успели взмокнуть, а отец даже не запыхался. Максим взглядом отыскал Мира и улыбнулся. Во поле березка стояла. Тонкая, упрямая, но такая же сильная, как Соколовский-старший.
Вон как гнется. Вперед-назад. На мост опрокинулся и поднялся, как ни в чем не бывало. Черт!!
- Хаааай… пис энд лав, май дир фрэндс! Ха уду ю ду? Ай эм олрайт! Сэнкью вери матч! – Макс семенил через зал совсем по-чаплиновски, перемигивался с девушками, улыбался танцорам совсем как заправская голливудская звезда, и махал рукой отцу. – Айм глэд ту си ю, фазер!
Влад обернулся и напряжение, сковывавшее мышцы лица, буквально стекло с него. Он улыбнулся и облегченно перевел дух, заметив, что Макс почти не хромает. Это… радовало.
- Напомни мне, чтобы я брал с собой электронный переводчик. Я тоже рад видеть тебя, сын, - Влад осторожно, словно боясь, что его оттолкнут, приобнял его за плечи.
Макс улыбнулся. Очень светло, очень солнечно и, обняв отца за талию, положил голову ему на плечо, заглядывая в небесно-голубые глаза.
- Глубокоуважаемый… не, любезная Катерина… ой, нет. Отец мой! Ты не будешь против, если я со страшной силой обнаглею и гммм… сопру у тебя твоего драгоценного солиста?
Влад опешил. Со страстью сына к эпатажу и любви к театральным эффектам он смирился давно и быстро, но иногда его поступки выбивали из привычного спокойного состояния.
- В ролях запутался? – Влад быстро оглядел зал. Со стороны их поза смотрится, наверно, довольно странно, но отстраняться Влад не хотел: тепло родного человека успокаивало. – А зачем тебе, позволь спросить, понадобился мой солист? – говоря, Влад повернулся к Миру и вздрогнул от неожиданно тяжелого и колючего взгляда Ратмира.
- Стас, ну который самый-младший-Пьеха, сегодня со своим святым семейством. Мои все на сессии. Репетировать не с кем. Maman от моих экзерсисов не в восторге, ты знаешь, а тихо самому с собой – это уже попахивает дуркой. Останется только салютовать самому себе стаканом в зеркале, – Макс пожал плечами и заговорщически шепнул, приподнявшись на цыпочки, - Ну и вообще, дай мне шанс повыпендриваться!
Влад закаменел. Что-то… Может, что-то в голосе сына, может… Сердце сжалось от жуткого предчувствия. Словно… Словно когда-то что-то такое уже было.
- Зачем тебе это? Зрителей не хватает? – сухим, каким-то не своим голосом спросил Влад, не в силах оторвать взгляд Мира, хмурящегося все сильнее.
Макс закусил губу. Пальцы сами собой мяли футболку на спине отца. И хотелось крикнуть – Па, все в порядке, ну что ты, в самом деле! – но вместо этого он только нахмурился. А потом тихо-тихо, так, чтоб слышал только один он, его отец, сказал:
- Мы говорили с ним, пап. Много говорили. О разном. Когда я увидел, как он танцует, я полетел. Я хочу, чтоб он тоже летал. Потому что мы… мы похожи, пап. Не так как со Стасом. Как я и я. Как он и он. Мне интересно с ним разговаривать. Он из другого мира. Он из твоего мира, пап. И я хочу понять его. Твой мир.
Влад закусил губу. Мерзкое ощущение не ушло, но немного утихло.
- Думаешь, ты сможешь помочь ему взлететь? – он грустно улыбнулся. – Может, ты и прав. Ладно… Я отпущу его. Но только если он согласится. Ты ведь его даже еще не спрашивал, я прав?
Захотелось совсем как в детстве восторженно повиснуть на шее отца и звонко расцеловать его в обе щеки. Вот только то, что естественно в восемь, в восемнадцать с хвостиком кажется… мягко говоря, странным. Потому Макс улыбнулся и на миг прижался щекой к щеке отца.
- Спасибо пап. Ты самый лучший отец в мире. И я надеюсь, что он не скажет «нет».
- Макс, - Владу меньше всего на свете хотелось омрачать искреннюю радость сына, но он должен был это сказать. - Максим… Он не такой, каким кажется. Даже если ты думаешь, что знаешь его – это не так. Просто хочу, чтобы ты это знал, - как-то неловко улыбнувшись, он взъерошил волосы сына. – Иди. Если это тебе действительно нужно, то ты найдешь нужные слова.
Мальчишки и девчонки. В этом зале их было много. Этот зал вообще много чего повидал. Кажется, даже самые первые постановки Всеволода Соколовского. Здесь учился танцевать и он сам. До злополучной аварии. Может потому он здесь ничего и не боится? Родные стены помогают?
Макс зажмурился. Ощущение отцовской руки в волосах длилось и длилось. И хотелось, чтоб оно было как можно дольше. Но он сделал шаг вперед, и родное тепло рассеялось, соскользнуло с плеч шлейфом. А жаль…
- Привет, Мир, - вся легкость в момент куда-то улетучилась, оставив только неловкость и все то же волнение, не покидавшее его уже который день.
- Привет, - тот сдул со лба прядь влажных волос, глядя настороженно и с опаской, как маленький зверек.
- Не будет ли любезен глубокоуважаемый джинн, уделить мне пару часов своего драгоценного времени? Сулеймана ибн Дауда отпустить тебя я уже уговорил, - Макс шаркнул ножкой и тепло улыбнулся, понимая, что вот такие «щенячьи» глазки на Мира подействуют вряд ли.
- Джинн? – Мир вздернул бровь. – С какого перепугу?
- Ну ладно, о, властитель ифритов, повелитель огня, снизойди к простому смертному, а? Ну, правда, нужно. Очень!
- Крокодил не ловится, не растет кокос?
- Типа того, видишь, слез не жалею, плачу, молюсь тебе уже… - Макс бросил взгляд на часы. – Целую минуту и пять…шесть…семь… секунд.
- Клоун, - беззлобно бросил Мир. – А в голову не приходило сначала объяснить, что тебе нужно?
Макс склонил голову к плечу и улыбнулся, застенчиво, почти робко:
– Мне нужно твое мнение. Непредвзятое.
- Ты можешь кота за хвост не тянуть? С чего вдруг тебе мое мнение понадобилось? - Мир сам себя чувствовал истеричной девушкой, всем своим поведением просящей, чтобы ее уговаривали, но он действительно хотел знать. Они видят друг друга второй раз в жизни. И идти куда-то с еле знакомым парнем, пусть даже ставшим вдруг за один вечер очень близким, он не собирался. Теперь… он отвечал не только за себя.
- У меня пробы завтра, – Макс понизил голос до шепота, чтоб не услышал отец. Слишком яркими были воспоминания. Слишком жестокой была отцовская ломка, слишком страшной. – Я зарепетировался. Я потерялся. Мне осточертели восторженные вопли преподов. Я не знаю, правильно ли я поступаю, понимаешь? Мне нужно поговорить. С тобой. Потому что… потому что больше не с кем. Потому что кроме тебя, меня не поймет никто. Посчитают сопляком зажравшимся. Типа, внимания не хватает…
- Так тебе нужен зритель? Или критик? – Мир по-настоящему удивился. А потом его с головой накрыла волна теплого удовольствия. Он нужен… Хоть кому-то еще он нужен, кроме отца. – Как зритель – пожалуйста. Но критик – уволь.
- Знаешь старую игру в «верю - не верю»? Я хочу, чтоб ты смотрел на меня. И верил или не верил. Потому что… когда ты танцуешь, я – верю, что ты умеешь летать, – Макс смотрел ему в глаза очень спокойно и очень серьезно. Он не играл, не паясничал. Он просто говорил то, во что искренне верил. А потом протянул руку. – Что скажешь?
Мир пару мгновений смотрел на сильные пальцы, сейчас чуть дрожащие, а потом перевел взгляд на Соколовского-старшего. Ухнул в голубые озера, полные мягкой тревоги и отвернулся.
- Хорошо. Поехали. Только душ приму и переоденусь. Или у тебя горит?
- Восходящая звезда Макс Соколовский любезно предоставит душ, чай, и все что душе угодно. – Макс крепко сжал тонкие красивые пальцы Мира. – Бери сумку и поехали. Я жду тебя на стоянке.
Он благодарно улыбнулся, махнул рукой отцу и вышел из зала. Снова хотелось курить. Он говорит слишком много человеку, которого почти не знает, но который умудрился стать таким близким всего спустя один… поцелуй. И не думать об этом попросту не получалось. Верка, наверное, посмеялась бы. Вообще Пономарева часто и густо смеялась над его проблемами, но он был, пожалуй, даже благодарен ей за это. За каждое острое слово. Жаль, что она укатила в Питер. Очередная тайная страсть, покрывать которую он все еще силился. Какая-то девушка, из числа подруг по блогам и прочим темным делишкам.
Макс оперся о капот авто и прикрыл глаза. А потом тихонько запел:
- Вера, ты одна осталась у меня…
Вера осталась. На лучшее ли? Но еще хотелось надеяться, что у него будет Мир. Будет. Потому что этого хотелось. Иррационально, но сильно. Неправильно, как и то, что со своей жизнью творит Верка. И он сам.

2.

Мир проводил Макса взглядом и повернулся спиной ко всему залу. Почему-то не хотелось, чтобы кто-то видел его эмоции.
- Мир, ты не обязан с ним ехать, - спокойный, раздавшийся за спиной голос Соколовского он ожидал услышать. Поэтому и не удивился ничуть.
- Тогда зачем вы меня отпустили? – он вытянул из сумки полотенце и вытер лицо.
- Затем, что считаю вас обоих достаточно взрослыми для того, чтобы вы сами принимали решения.
- Тогда к чему весь этот разговор?
Влад нахмурился. Ему показалось? Или…
- Просто я волнуюсь за вас. Обоих.
- Не надо, - Мир бросил полотенце обратно в сумку и застегнул ее. – Не надо за меня волноваться. У меня есть тот, кто сделает это лучше вас, - он повернулся к Соколовскому и прямо заглянул в глаза. – До свидания.
Он кивнул завистливо смотрящим ему вслед ребятам и, не обращая внимания на застывшего Соколовского, пошел к двери. Преодолел коридор, махнул охраннику, прощаясь, и вышел на улицу. На мгновение зажмурился от яркого света, ударившего по глазам, а потом подошел к сосредоточенно о чем-то думающему Максу.
- Если ты не передумал, то вот он я.
- Я не передумал, - Макс покачал головой и, кивнув на переднее сидение, открыл дверь и сел за руль. – Сумку кидай на заднее. Лениво в багажник лезть. Спасибо что согласился.
Он подождал, пока Мир устроится и пристегнется, а потом мягко тронулся с места. Выехал на дорогу и вот тогда… Все-таки Соколовский-старший очень верно охарактеризовал манеру вождения Макса. Он всего лишь низко летает. Низко, но очень уверенно, полностью сосредоточившись на дороге.
- И надеюсь, что ты не передумаешь. Просто… мне правда не с кем советоваться. А отец… ему и без меня достается сейчас.
Мир открыл, было, рот, чтобы что-то сказать, но потом решил промолчать. Макс покосился на него, явно ожидая какого-то ответа, но Мир только мягко улыбнулся ему и отвернулся к окну. Странно, но тишина не давила. Ее не хотелось заполнять или разбивать. Так молчать он мог только рядом с отцом.
Мир чуть повернул голову и кинул на Макса косой взгляд. Сильные пальцы уверенно сжимают руль. Глаза сосредоточенно смотрят на дорогу. Паяц. Клоун. Но рядом с ним спокойно и почему-то тепло. У Мира никогда не было настоящих друзей. Куча знакомых, еще больше приятелей. Но друзей – никогда Он принадлежит весь, целиком, только одному человеку. Раньше Мир хотел быть его другом. Только ЕГО другом. Теперь… Бред, но почему ему кажется, что если он хотя бы для себя озвучит эту мысль, то предаст отца? Или… не бред?
Додумать мысль он не успел, потому что Макс сделал лихой разворот, потом повернул еще раз и остановился перед большим домом.
- Прибыли, - Макс заглушил мотор и вышел, широким жестом окинув двор перед домом. – Добро пожаловать в мой драконий замок… Блин, а вот и драконица…
На парковке у дома стояла еще одна машина. Белый «Лексус» представительского класса. И владелица этого авто в легкомысленном белом платье, белых туфлях и белой же сумочкой под мышкой, выходила из дома.
- Бонжур, мадам, рад вас видеть в добром здравии. Надеюсь, вы не будете против, если я порепетирую дома в ваше отсутствие? Обещаю не хамить вашим портретам в журналах и вести себя прилично…
Даша смерила сына недовольным взглядом, отмечая уже изрядно потрепанную, нарочито небрежную одежду и передернула плечом.
- Я не собираюсь с тобой разговаривать, пока ты мне хамишь.
- Смилуйся, государыня рыбка! А, впрочем, доброго вечера, мама. – Макс сунул руки в карманы джинсов и покачался с пятки на носок, бросив короткий взгляд в сторону машины. – Во сколько вас ждать?
Единственная мысль, засевшая в голове – только бы она не закатила истерику. Станется ведь. Еще и при Мире. Как же глупо получается! Вот тебе и идеальная семейка Соколовских.
- Тебя это точно не касается, - отрезала Даша. – Не хватало мне еще перед тобой отчитываться.
Мир скривился и дернул ручку на себя. Дверца открылась, и он скорее даже не вышел, а выскользнул из машины. Под изумленными взглядами изящным, отцовским жестом откинул волосы назад и шагнул к напряженному Максиму. Словно не замечая стоящую женщину, мягко улыбнулся ему и кивнул в сторону дома:
- Покажешь мне свои хоромы?
Даша мгновенно взвилась:
- Вас не учили здороваться, молодой человек? Или ты такое же хамло, как и мой сын?
Мир облил ее холодным, фирменным отцовским взглядом, оглядев с ног до головы, и остановился на лице.
- О, простите. Я решил, что вы просто прислуга.
- Прислуга?! – голос Даши, кажется, перешел в ультразвук. А потом странно-знакомые глаза незнакомого мальчишки чуть сузились, и Даша отшатнулась. Губы Мира дрогнули, а потом он почти демонстративно взял Макса за руку. Сжал пальцы, провел подушечкой по запястью и, поймав шокированный взгляд голубых глаз, роскошно улыбнулся:
- Где мой душ?
- Прошу пардону, маман, - справиться с нахлынувшим изумлением оказалось непросто. Оно заставляло сердце судорожно сжиматься, трепыхаться в груди, срываться в бешенный ритм, как если бы он долго-долго бежал, несся перепуганным зайцем, а потом, в один момент замер, как вкопанный. И Макс, шалея от собственной наглости, сплел пальцы с пальцами Мира, отвечая на пожатие, и, глядя в расширенные глаза матери, улыбнулся: - Просто не хотел, чтоб ты или твои подруги застали нас за неподобающим занятием… репетиции это нечто особое… нечто священное…
И снова окунувшись в серо-зеленые омуты, почти прошептал, одурев от тягучей, как патока, восхитительной улыбки:
- Я могу тебе и спинку потереть, – и потянул Мира за собой.
Тот кинул на застывшую в шоке Дашу откровенно насмешливый взгляд, и позволил Максу увести себя в дом. Дверь за его спиной захлопнулась одновременно с визгом покрышек сорвавшейся с места машины. Можно было освободить свои пальцы, но прекращать начатую игру не хотелось. Хотелось огня, флирта на грани фола, изумления в голубых глазах и… Да, чувствовать его хотелось. Близко. Очень близко. Может, именно поэтому вместо того, чтобы отступить в сторону, он шагнул вперед. Встал перед замершим парнем и, шало улыбаясь, проговорил:
- И что, правда, спинку потрешь? Полотенцем оботрешь и чаем напоишь?
- И в халатик замотаю… шелковый… Тебе пойдет, - фыркнул Макс, и в груди вдруг стало тяжело, будто из легких разом исчез весь воздух.
Отчего-то было совершенно плевать, что на этот раз выдаст мать. И что снова попытается надавить на отца. И даже то, как это все со стороны выглядело – неправильно, НЕПРАВИЛЬНО!!! И волнующе. Он просто смотрел в глаза, просто запоминал черты лица, высокие скулы, губы, легкую необидную иронию во взгляде.
- Еще пожелания?..
Мир опустил ресницы и вытянул пальцы из руки Максима. Дурак. С чего он решил, что Максиму хочется того же, что и ему? Он просто пошутил…
- Никаких. Обойдусь без душа. Дом хоть покажешь? Или сразу к твоим… пробам?
Сердце тоскливо сжалось и ухнуло вниз. Скрылся под ресницами взгляд, и Максу вдруг захотелось провалиться сквозь землю. Что не так? Что не так он сказал? Или чего не сделал?
Перед глазами поплыло и Макс, потянувшись вперед, все-таки коснулся губами ЕГО губ. Какая разница – правильно или нет? Если все, все, до последней клеточки тела требует этого? Если один только взгляд глаз Мира, его улыбка, способны на вот это? Какая разница? Мягко, почти робко, осторожно, скорее согревая его губы своими, стараясь подальше запинать крамольную мысль что Мир, этот Мир отнюдь не девушка. Но и это ему было совершенно безразлично.
Мир замер, не веря. Мысли вспорхнули, как испуганные птицы, сердце забилось где-то в горле. Сознание что-то испугано пискнуло, но тело само качнулось вперед. Руки взметнулись, сжали чужие плечи, и губы покорно приоткрылись под легкой, незамысловатой лаской. Только… Только не останавливайся…
Руки сами собою опустились на тонкую талию, поверх вытянутой майки и свободных штанов, сжали в объятиях. Мелькнула и погасла мысль: не похоже на девушку. Совсем. Слишком сильные, не по-девичьи сильные руки обнимали его плечи. Макс сделал короткий шажок назад, спиной упираясь в стену. Свалиться на пол, если вдруг ослабеют колени, ему не улыбалось.
А губы Мира… приоткрылись в ответ, делясь остатками воздуха и стоном, рвущимся из груди. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Верю-не верю?.. Тонкий запах пота после репетиций, легкий привкус соли. Не сладок запретный плод, нет. У греха чуть солоноватый привкус.
Мысли исчезли окончательно, и Мир яростно рванулся вперед. Без нежности, почти бел ласки. Только дикое желание чувствовать. Жить, бороться, летать. Да, летать. Чтобы от восторга кружилась голова. Чтобы вот так, как сейчас – одно дыхание на двоих. Один стон. И касание губ… Жадное, почти отчаянное. Пока еще не настоящий поцелуй, лишь…
Сквозь шум бешено текущей по венам крови в ушах легким шепотом донеслось «я твой… и ничей», и Мир дернулся. Выгнулся в обнимающих его руках, с отчаянием понимая, что больше никогда не окажется в них. И оторвался от ласкающих его губ. Судорожно втянул воздух и горячо зашептал, сам не замечая, как перебирают его пальцы светлые волосы, а тело прижимается все ближе:
- Хватит, Макс, хватит. Давай остановимся. Это… Это просто… Так было надо… У тебя стресс, его надо было снять. Все, Макс, давай забудем. Макс?
Вдох. Резкий, полной грудью, до боли, точно вынырнувший из глубины пловец. Он все еще крепко прижимает к себе дрожащее, напряженное, как натянутая гитарная струна тело, но уже не целует, шепчет в ответ, отчего-то зарывшись лицом в длинные волосы:
- Я знаю… знаю, Мир… это все пробы… дурацкие пробы… а я как девчонка, дергаюсь и ною… так нельзя, Мир… я… мы короче, в холле… направо кухня и столовая…
Он нес феерический бред, пытаясь заставить себя разжать руки, уговаривая, почти умоляя. Если бы мог – бухнулся бы перед собой же на колени и просил: отпусти, отпусти же!
Губы Мира дрожали, словно решая, изогнуться ли им для плача или расплыться в улыбке. Макс горячо шептал ну ухо, но рук не разжимал, и Миру казалось, что завтра на его коже будут ожоги. Всего лишь сделать один шаг. Один-единственный шаг назад. Он будет свободен, и у них будет шанс превратить все это в случайность. Один шаг…
Мир вскинул голову, с отчаянным стоном в последний раз прижался к приоткрытым, припухшим и несущим полный бред губам, а потом извернулся. Ужом выскользнул из кольца обнимающих его рук. Отступил на шаг и, пряча глаза, задыхаясь и чуть не плача от потери чужого тепла, произнес:
- Ты обещал напоить меня чаем.
- Зеленый? Черный? Травяной?.. – Макс старался не смотреть в его сторону, пытаясь унять сердце, успокоить собственную душу. Вот только это не возможно.
Шаг в сторону, они все равно слишком близко. Слишком. Макс протянул руку, но тут же опустил ее, будто боясь обжечься. Нет, нельзя, нельзя. Иначе он не найдет сил противиться собственному желанию и снова переплетет их пальцы. Он все еще чувствовал вкус губ Мира. Его запах. Его дрожь.
Давай, Макс… ты же актер. А актер может сыграть все. Даже если больно. Даже если страшно и горько, а душа разлетается на осколки. Ты не знал, что такое любовь? Не пережил этого, да? Берг говорил… теперь получай, вот оно, твое испытание, твоя любовь… Теперь ты точно сыграешь Дориана Грея.
- Идем, я… покажу тебе дом.
Он повернулся и ровно пошел вперед.
- Я не люблю столовую, она в стиле maman, гламурна до тошноты… Но люблю кухню. Здесь уютно… - голос его был тих и нервически-игрив. Но на другое в этот момент он был попросту не способен.
Мир какое-то время вслушивался в его неровный голос, а потом в полшага догнал Макса и легко провел по волосам:
- Успокойся. Все хорошо.
Так успокаивал его отец. И так же сделал он сам, когда понял, что из них двоих сейчас именно он – тот, кто должен все это остановить. Потому что Макс растерян. Потому что…
А он жил так с детства. Жил рядом с пульсирующей болью отца. Дышал ею, был воспитан ею. Ему… не привыкать усмирять боль. ЧУЖУЮ боль. Он не знал, почему так плохо Максу. Он просто чувствовал это в его голосе. Видел в напряженных плечах.
- Все хорошо, - еле слышно повторил он. А потом слабо улыбнулся развернувшемуся к нему Максу. – И я люблю травяной чай. С душицей. Или мелиссой. Есть такой?
На короткий миг Максим прикрыл глаза, отдавшись мимолетному нежному прикосновению, и просто кивнул.
- Для тебя – есть.
А потом они сидели на кухне, пока не щелкнул электрический чайник, пока в прогретом фарфоровом чайнике заваривался чай, пока не разнесся по кухне тонкий аромат мелиссы.
- Меня порекомендовали в театр… В театр Луны. Я прошел собеседование, но… разговор в данном случае не так важен. Важно не то, что тебя посоветовали. Важно как ты играешь, что ты… представляешь из себя. Хотя, без рекомендаций все равно никуда. Я не могу снова сыграть ТОТ этюд. Он рассчитан на восьмерых. А значит, мне придется быть на сцене одному. – Макс вздохнул и осторожно пригубил чай. Отчего-то сейчас эта мысль пугала. Он будет один. На сцене. Перед Прохановым. Перед режиссером. Перед легендой. И его игру будет оценивать уже не преподаватель, а человек, целая жизнь которого прошла на театральных подмостках. Вся жизнь. – Я думал прочесть Апухтина. Его Сумасшедший просто гениален. Но… Я и без монолога схожу с ума, Мир.
- Театр Луны… - эхом выдохнул Мир, и чай вдруг показался безвкусным. – Я знаю его, - он опустил глаза в чашку, чтобы Макс не увидел их выражение. Замкнутый круг… Заколдованный. – И монолог этот я тоже знаю. Не спрашивай откуда. Но… - он вскинул голову, волосы взлетели и упали волной на плечи. Глаза заглянули в больные, действительно немного сумасшедшие глаза, и Мир сказал совсем не то, что собирался. – Давай, Макс. Вот прямо сейчас давай.
«Спятить? – спрашивал взгляд в ответ. – Для тебя? Легко!..»
И он начал. С полувздоха, с полувзгляда. Сходить с ума, всем собой, каждым жестом, наклоном головы, улыбкой. То тихо, то яростно, то взвиваясь, с ненавистью роняя ту самую фразу, да, он мог и не получить проклятого наследства… глядя в серо-зеленые глаза.
За что нам это, Мир?! За что?
Спаси… отгони… крепче сожми мои руки…
А потом – как вал, гнев, перехватило горло от ярости, и побелели губы от напряжения, а глаза загорелись. Ты будешь казнена… Бросают точеные губы в блеске безумной улыбки. О да, он сходил с ума, сходил ли? Нет, он уже тронулся, повис на волоске, на тонкой ниточке взгляда напротив.
Только не уходи, не отпускай меня!.. – кричал взгляд, молил взгляд, корчился в агонии измученный разум. И когда безумец из монолога выпрямился, велев воображаемой страже гнать всех в шею – его взгляд опустел, а голос, звеневший на пределе – упал до повелительного холодного шепота.
- … Впредь же не забудь:
Сюда никто не входит без доклада.

2.

Влад ругал себя последними словами, но все сильнее жал на педаль газа. Если бы он не решил сделать перерыв, если бы не забыл перевести телефон в бесшумный режим… Он бы не взял трубку, и не сорвался прямо с репетиции домой.
А Дашка истерила, захлебывалась то ли страхом, то ли возмущением, то ли чем-то еще непонятным. И кричала, кричала, оглушая Влада словами:
- Твой сын такой же гребаный педик, как и ты, Соколовский! Хоть бы матери постыдился! Притащил в дом какого-то сладкого блондинчика, такого же хама, как и он сам!
- Прекрати орать, - осадил ее Влад, чувствуя, как тело заливает холод. – Это просто друг Макса. Они приехали, чтобы порепетировать.
- Друг? Порепетировать?! Для репетиций не нужно принимать душ! И за руки держаться тоже не обязательно! И мило улыбаться друг другу! Ты слепой идиот, Соколовский, если думаешь, что там «крепкая мужская дружба»! Ах, да, как же я забыла… У тебя с твоим Димочкой тоже была такая «дружба»…
И Влад сорвался. Оборвал связь и, забыв о собственной репетиции, рванул прочь из зала. Проигнорировав почти шокированный и встревоженный взгляд охранника, вылетел на улицу, а спустя пару секунд уже выезжал на проспект, визжа покрышками.
Пальцы все сильнее сжимали руль, дыхание срывалось. А перед глазами вставала яркая, четка картина. Макс и Мир. Мир и Макс. Вместе. Рядом. Такие непохожие, и такие… Как… Как ОНИ когда-то. НЕТ!! Нет, нет, НЕТ!! Только не это снова! Только не… Только не их сыновья, не ЕГО сын! Только не любовь! Что угодно, пусть там будет что угодно, только бы не…
Машина занесло на повороте, Влад успел ее выровнять в последнюю секунду. И заставил себя собраться. Успокоиться. Не думать. СЕЙЧАС – не думать. Пусть сердце сжимается и воет. Пусть от искусанных губ останутся одни лохмотья. Пусть. Только не думать. Не думать. Иначе он сойдет с ума.
Влад не знал, что будет делать. Не знал, зачем едет. Остановить? Не дать совершить самую большую ошибку в жизни? Вмешаться. Приказать, если понадобится. Пусть лучше Макс ненавидит его и переживет маленькую боль, чем потом будет выть в подушку. Только не он. Не его мальчик. «Ну и вообще, дай мне шанс повыпендриваться!» - в голове зазвучал голос Макса, и Влад стиснул зубы. Он… Он тоже когда-то… выпендривался. Как мальчик перед своей девочкой, наряжался, танцевал напоказ, играл, зная, что на него смотрят. Хотел быть лучшим. Для НЕГО лучшим. Чтобы странные, красивые глаза видели только его.
Влад судорожно втянул воздух сквозь стиснутые зубы и свернул к дому. Увидел «мерин» Макса, вздрогнул и поспешно вышел из машины. Растерянно пытаясь понять, что будет делать, если вдруг Дашка окажется права, поднялся на крыльцо, отрыл дверь, переступил порог и замер, вслушиваясь.
А дом жил своей жизнью. Тикали часы, в гостиной работал забытый телевизор. А из кухни… Влад прислушался, и ему показалось, что его окунули в котел с ледяной водой. Голос Макса. Живой, искрящийся. Полный такой страсти и боли, что у Влада перехватило дыхание. Не различая слов, ведомый лишь только эмоциями сына, Влад почти бегом кинулся вперед. Задыхаясь, дотронулся до приоткрытой двери и вдруг застыл, глядя прямо перед собой широко раскрытыми глазами.
-…Рвется вся грудь от тоски...
Боже! куда мне деваться?
Все васильки, васильки...
Рука взметнулась и накрыла рот. Сердце дрогнуло и завыло, расползаясь, как старое лоскутное одеяло. Но бежать было поздно: в ушах звучал уже другой голос… Надтреснутый, глубокий. Любимый. Рисующий колышущееся на ветру бескрайнее поле васильков…
- …Как они смеют смеяться?..
Так я вам докажу, что я в своем уме:
Ты мне жена, а ты - ты брат ее... Что, взяли?
Отчаяние, боль, обреченность.
Влад всхлипнул и зажал рот рукой. Мотнул головой, но… Тонкая фигурка, растрепанные волосы, туман в серых глазах… Так ярко. Словно Он, Дима, снова рядом. Играет, репетирует, сходит с ума. Задыхается и кричит. Рядом. РЯДОМ!! И можно протянуть руку и дотронуться… Мягких волос, напряженных плеч, сжатых в полоску любимых губ.
Больно… Почему ТАК больно?! Дышать тяжело… Ведь это не ОН! Это не он кричит, не он плачет! Не ЕГО голос! НЕ ЕГО!! Не он…
Влад зло провел ладонью по лицу, словно стирая с него воспоминания. Не он… Там, за этой дверью сходит с ума сын. Бесконечно талантливый. Любимый мальчик. СЫН. Макс, Максимка.
Сорванный голос за дверью упал до шепота и затих. Оглушающая тишина еще была полна фантомными звуками, не желающими растворяться в ней. Секунда, другая… Два удара сердца, и Влад рванул на себя дверь, забыв зачем он приехал домой.
- Браво, - треснутым, почти мертвым голосом произнес он. – Просто браво. Ты действительно очень талантлив.
Взгляд скользнул по стоящему на коленях сыну, растрепанному, еще ни пришедшему в себя, и застыл на Мире. Бледный, с закушенный губой, он смотрел на Влада тяжело, пронизываюше. А Соколовскому казалось, что из серо-зеленых глаз на него смотрит Дима. Требовательно, почти зло. И шепчет, шепчет. «Не прощу… Не прощу…»
Разбитое, искореженное сердце… Оно тоненько, жалобно заплакало, и Влад отвел взгляд. Чтобы ухнуть в мятежный океан голубых глаз сына, так похожих на его собственные.

3.

Шаги разорвали тишину дома и когда дверь распахнулась, Макс с трудом перевел взгляд на вошедшего. Подсознательно он ожидал… нет, не ожидал. Он вообще никого не ожидал. Не его. Не отца.
Факт присутствия доходил до него, измотанного выступлением, пусть даже и для одного зрителя, медленно. Рывками-обрывками. Он всем телом чувствовал взгляды, как тяжелые прикосновения рук, удерживающих его на полу, на коленях.
- Пап?.. – Макс тяжело сглотнул. Голос сел и говорить было трудно, равно как и подняться на ноги. – Пап… что случилось? Все нормально? Все хорошо?
Что вообще происходит? Или Мир все-таки понадобился на репетиции, и отец сам за ним приехал? Нет, глупость. Проще и быстрее было позвонить и попросить привезти солиста большого и очень большого театров. А вместо этого он приехал сам. Примчался, даже не переодевшись, будто ему сообщили, что дом на осадном положении или взорвался к чертям свинячьим вместе со всеми наличествующими обитателями… Или… Мать! Гламурная стерва. Конечно, вечеринки-друзья-институт… Она ненавидит то, чем он занимается, ненавидит всех, кто окружает его. И Мира она теперь тоже ненавидит… особенно после этой выходки. Глупой выходки, согревшей сердце.
- Все нормально, пап, все… все хорошо. – Макс подошел к отцу, все так же глядя в глаза, и улыбнулся. Уголки губ нервно подрагивали, не желая слушаться. – Мы репетировали. Я так быстро выдернул Мира, что он переодеться не успел, и я обещал ему душ. Мы приехали, и столкнулись с… мамой. А ты знаешь, как она относится к моим друзьям. И к репетициям дома. И… спасибо.
Влад какое-то время тупо молчал, пытаясь понять, о чем Макс вообще говорит. Мама, друзья… Бред.
Соколовский усталым, каким-то потерянным жестом потер лоб, чувствуя приближение головной боли. Мыслей не было, и внутри ощущалась лишь пустота. Восхитительная пустота.
- Извини, что помешал, - скользя рассеянным взглядом по чашкам на столе, проговорил Влад. – Не знаю, зачем я приехал. Я… пойду к себе, - он словно спрашивал разрешения. Но, не дождавшись, просто повернулся и вышел. В голове крутились обрывки мыслей. Он должен что-то сделать… А, позвонить на работу и распустить ребят. Сегодня репетиции точно не получится.
Держа в голове эту мысль, Влад медленно, тяжело поднялся к себе, закрыл дверь на ключ, чего никогда раньше не делал, подошел к кровати и рухнул на нее, не раздеваясь. Как же он устал… И внутри пустота. Пустота… Пустота…
Макс потерянно смотрел отцу в след. Таким же усталым и раздавленным тот выглядел неделю назад. Ночью, когда он, как одержимый танцевал в зале. Потом, точно очнувшись от забытья, повернулся к столу и обессилено оперся руками о столешницу.
- Прости, Мир... Дурацкая была идея... Мне... Прости.
Мир опустил голову и кончиком пальца нарисовал невидимый узор на мраморной поверхности. Потрогал чашку с недопитым чаем и, отодвинув ее в сторону, сложил на столе руки. Пару мгновений смотрел на свои переплетенные пальцы, а потом выдохнул:
- Все в порядке. Но тебе уже не нужно мое мнение, - он еле заметно кивнул на закрывшуюся дверь. – Ты все слышал сам.
Макс медленно опустился на колени, уткнувшись лбом в колено Мира. Прикоснуться к нему он так и не решился. Слишком сильной была тяга. Но не чувствовать его тепло… было просто невозможно.
- Нужно, Мир, очень нужно. Я не знаю почему.
Он не закончил. Оборвал самого себя, захлебнувшись так и не сказанным: «ты мне нужен».
Мир вздрогнул и закусил губу, колеблясь. А потом, с отчаянием понимая, что бороться бесполезно, запустил пальцы в его спутанные, чуть влажные волосы. Приглаживая, расчесывая. Почти наслаждаясь ощущением текущих между пальцев прядей.
Наверное, Макс ждал чего-то. Каких-то слов, может, похвалы или критики, но Мир не знал, что сказать. Зато он знал, что сказал бы отец.
- Ты сгоришь, если так сильно будешь вживаться в роль, Макс, - тихо проговорил он. – Ты актер. Ты должен играть. Играть, понимаешь? А ты живешь там, той жизнью. И не разделяешь себя и своих героев. Это твое сердце бьется. Это ТЫ, а не тот сумасшедший сходишь с ума. Ты гениален, но… так нельзя. Понимаешь меня?
- Значит, играть я не умею… - Макс покачал головой и судорожно вздохнул, щекой потерся о теплую ногу, молясь, чтоб Мир не отнял руки. – Я умею только жить там. А знаешь… Наверное, это лучше всего, жить там, гореть там, дышать там… Здесь я нужен только ЕМУ. И любит меня только ОН. Но однажды его не станет, и у меня останется только сцена… и я буду счастливейшим человеком, если мое сердце остановится там…
- Не говори ерунды, - Мир несильно, но чувствительно дернул его за прядь волос, а потом, словно извиняясь, провел кончиком пальца по виску. Все это казалось бредом. Настоящим бредом. Это было не правильно, ВСЕ неправильно. Но так хорошо…
- Умереть на сцене – красиво, но глупо. О тебе сложат легенды, но рассказывать будут не о твоих спектаклях, а о твоей смерти. Не лучшая слава, - Мир вздохнул и, продолжая перебирать волосы Макса, повернулся к окну. Вот только глаза не видели ни голубого неба, ни облаков, проплывающих по нему.
- Нам всем иногда кажется, что мы никому не нужны, кроме тех, кому любить нас предписано природой. Но в твоем случае, я уверен, это не так. У такого, как ты, должно быть много друзей. Таких же веселых и искренних, - Мир грустно улыбнулся, а потом кончики его губ опустились: как жаль, что о нем так никто никогда не скажет.
- А ты? – Макс вскинул голову, пытаясь поймать взгляд Мира. – Ты хотел бы быть моим…
Пауза рвала душу в клочья. Но он все никак не мог заставить себя сказать одно-единственное слово, которое расставит точки.
- …другом? – а хотелось, безумно, до дрожи хотелось сказать совсем другое.
Пальцы в волосах дернулись, сжались. На долгое мгновение Мир застыл, глядя куда угодно, только не в глаза Макса, а потом выдохнул:
- Мое желание не имеет значения. Я не люблю шумные компании и не люблю людей. Я эгоист и вряд ли соглашусь делить твою дружбу с кем-то еще. И потом… Что значит «быть другом»? – он склонил голову к плечу, и прядь волос скользнула на лицо. Она мешала, но для того, чтобы поправить ее, нужно было выпростать руки из волос Макса, а делать этого так не хотелось. – Что это значит для ТЕБЯ?
- В болезни и здравии, в богатстве и бедности, в горе и радости, - Макс осторожно заправил прядку волос Миру за ухо. - Я не эгоист, я просто самовлюбленный паяц, которому льстит внимание и который привык получать все, что только пожелает.
Макс поджал губы, и его лицо осветила странная улыбка. Горькая, жестокая и в то же время… полная пугающей нежности.
- А хочу я тебя.
Мир дернулся, оттолкнул Макса и, вскочив со стула, отошел в сторону. Повернулся спиной, не желая, чтобы Макс видел, как раскололось его лицо от неожиданности и… и… восторга. Паяц! Клоун! Любой серьезный разговор превратит в цирк!
Мир накручивал себя: только бы не думать, не думать! Что на самом деле Макс имел в виду другое, а не то, о чем подумал Мир. Что это его, ТОЛЬКО его плод больного воображения. Друг. Максим сказал «друг».
Мир закусил губу и зажмурился. Чееерт… Что же делать? Что ответить, что сказать? Сомнения… Да будь ты проклят, Макс, почему только от одной мысли, чтобы снова оказаться в твоих руках, тело пробирает дрожь?! «Мне нужно поговорить. С тобой. Потому что… потому что больше не с кем. Потому что кроме тебя, меня не поймет никто», - в голове отзвучал голос Макса, и Мир криво усмехнулся. Вот и все. ВСЕ. Конечно, Макс хочет его. «Это значит быть рядом, это значит помогать, поддерживать». Да, действительно, это именно это и значит. И обижаться не на кого. Как там? «Счастье, это когда тебя понимают». А в этой жизни, похоже, так, как он, Макса не поймет никто.
Мир выдохнул, усилием воли расслабляясь, и повернулся к Соколовскому.
- Прости мою реакцию. Я… слишком буквально понял твои слова. И… - говорить было сложно, тяжело. Но он упрямо закончил, - я тоже хочу быть твоим другом. Не обещаю тебе дружеских попоек, но я буду рядом.
Макс чуть не покатился по полу, когда Мир вскочил. Но внутри жаркой волной разливалось удовлетворение. Да! Да!!! ДА!!! Значит, Мир верно почувствовал, правильно понял, раз настолько смятен и смущен. И чего Максу стоило не взлететь, не взвиться с восторженным воплем!
Вот только Мир не поверил. Не поверил. Иначе смотрел бы по-другому, говорил бы иначе и иначе бы смотрел. Ну и пусть! Пусть! Он будет летать, непременно будет! А Макс будет лететь рядом.
- Для попоек есть самый-младший-Пъеха. Для попоек есть приятели. А мне нужен друг. Я хочу человека, которому могу доверять. Которому смогу отдать… себя.
- Себя? – Мир сглотнул. – Это… слишком дорогой дар. И я – не тот, кто сможет сохранить его.
Боже, как же хотелось… Как же хотелось… Но за спиной невидимой тенью стоял другой человек. Тот, кому он нужен до слез и стиснутых в кулак пальцев.
Мир шагнул к так и не вставшему Максу, присел рядом и погладил складочку на нахмуренном лбе. Надо было что-то сказать… Но слов не было. Только желание. И Мир, обещая себе, что это – в последний раз, подался вперед. Обнимая Макса, прижимаясь к нему.
- Я верю тебе. Хочу быть рядом, но… подарить тебе себя я… не могу. Прости.
- Значит, просто будь. Будь иногда, ладно?.. – Максим зажмурился, отдаваясь нехитрой ласке. Если бы только было можно на коротенький миг, всего на секундочку… он прислушался, понимая, что отцовские шаги не услышит все равно, особо же если Соколовский-старший не захочет, чтоб его услышали, а потом потянулся на встречу Миру, губами коснувшись его виска.
Ратмир замер под этим касанием, считая удары сердца. Раз… Пожалуйста, один только раз. Два… Ведь можно, правда, можно? Три… Они забудут. Забудут. Четыре… Еще один только раз. Пять… Мир повернул голову, и теплые губы Макса скользнули по брови, переносице, и застыли в паре миллиметров от его губ. Шесть… Позволишь? Семь…
Да, Мир, да. Макс очертил приоткрывшиеся губы языком, прежде чем впиться в них поцелуем. Настоящим. Глубоким. Долгим. До звездочек в глазах, до рвущегося из груди сердца. Вот оно, настоящее, та самая причина, по которой так хочется быть. Просто быть рядом. Молчать, говорить, смеяться и грустить, играть и жить. Просто быть. Просто и сложно.
Да, Мир.
За это не погладят по голове. Наверное, опасаясь именно ЭТОГО, примчался домой отец с подачи впавшей в неконтролируемую истерику матери.
Макс оторвал руки от пола, зарылся ими в нежные пряди волос Мира и, лишенный опоры, мягко опустился на спину, увлекая его за собой.
…Восемь… Девять… Почему? Почему так сладко и больно? Десять… Не оторваться. Одиннадцать… Нежные губы, властные. Двенадцать… Чей это стон? Не важно. Подушечками пальцев – по его скулам, щекам. Тринадцать… Сильное тело под ним. Дрожащее, напряженное. Воздуха… Воздуха! Четырнадцать… Отстраниться. Закинуть голову. Так, чтобы воздух коснулся открывшейся шеи. Как горячо… Нельзя?
Макс покрывал поцелуями изящную шею и плечи. И не мог, не хотел останавливаться. Это было бы равносильно тому, чтоб самому себе приказать – умри! Заставить собственное сердце в груди остановиться. Нельзя! Нельзя…
- Мир… ну почему?.. Почему я хочу тебя ТАК?! – он рывком перекатился, подминая под себя стройное сильное тело, и приподнялся над ним, удерживая вес собственного тела на руках.
А Мир улыбался. Улыбался шало, сумасшедше. Потерявшись в счете, в ритме своего, чужого сердца, он не понимал того, что ему говорят. Там, где кожи касались губы Макса, было горячо, невыносимо горячо. Где-то на краю сознания мелькнула мысль о том, будет ли также хорошо Максиму, как ему, если… И он взвился с пола. Подался вперед и коснулся губами бешено бьющейся жилки на открытой шее Макса. Лизнул кончиком языка, пробуя кожу на вкус.
- Мир! – Максим резко выдохнул, краем сознания еще цепляясь за ускользающую реальность. Они вдвоем. На кухонном холодном полу. Но на самом деле жарко. Жарко. Тело горит, пылает, невыносимо, до боли. И рядом Мир. Целует, с ума сводит. Хотя нет, он сошел с ума значительно раньше, когда решил, что сможет просто быть рядом и… не желать его.
- Мир… миленький, хороший… Мир, пожалуйста… - он и сам не знал, о чем просил. Остановиться или не прекращать этой пытки. – Остановись… прошу тебя… остановись…
И все равно ловил, ловил ласкающие губы своими губами.
- Так останови меня, останови, - горячо шептал Мир между обжигающими поцелуями. – Отпусти, отстранись, - руки сжимали плечи, ласкали спину. – Дай мне уйти… - долгий стон, тягучий. – Макс, пожалуйста… Бред, это все бред. Сон. МАКС! – Мир всхлипнул, выгнулся, прижимаясь к нему всем телом, а потом увернулся от нового поцелуя. Губы прижались к маленькой мочке, и Мир содрогнулся от острого удовольствия. Пожалуйста, пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА!
- НЕТ! – он оттолкнул Макса и шарахнулся назад, прижимаясь спиной к ножке стола. Обхватил себя за плечи, глядя широко распахнутыми глазами. – Нет. Нельзя. Что мы делаем… Нельзя.
Во дворе завыл сигнализацией «мерин», и тут же послышались дружные вопли:
- Со-ко-лов-ский! Со-ко-лов-ский! – скандировали за окном - МАКС!!! МАКС!!! МАКС!!!
А тот стоял на полу, на коленях, оглушенный и потерянный, совершенно безумным взглядом глядя на Мира. И ощущение пустоты, внезапной и острой – как будто только что было, и не стало. Вырвали часть души и так и не дали ничего взамен.
А там, за стенами продолжали бесноваться:
- МАААААКС!!! Выходи, мерзавец! Как ты мог, милый, как ты мог?!
Макс вздрогнул и натянуто улыбнулся.
- Приятели-уроды это стыдно, но весело…
Мир вздрогнул, а потом взмыл с пола. Заполошно огляделся и рванул прочь из комнаты. Из дома. Бежать. Просто бежать. Только бы не видеть, не знать, не чувствовать. Не видеть больше НИКОГДА!
Макс резко вскочил и взвыл от боли. Тело, глупое жалкое тело его снова жестоко подводило. Проклиная собственную слабость, он, хромая, несся следом за Миром. И не успевал. Фатально не успевал.
- Мир… Мир, пожалуйста, прошу тебя… Мир, не уходи!.. – влетел в холл, чуть не растянулся на гладкой плитке. По инерции чуть не влип в хлопнувшую перед носом дверь и выбежал на порог только лишь для того, чтоб увидеть, как вихрем пронесся мимо институтских приятелей Мир.
Парни дружно помахали ему в след платочками.
- Так… теперь все хором заткнулись в тряпочку. Отец дома…
Хотелось наплевать на все и рвануть следом. Вот только ноги его уже не слушались, и Макс медленно осел на ступеньки и тихо зашипел. Тело-предатель. Но разум оказался предателем не меньшим. И только память услужливо преподносила все новые и новые картинки… где они были вместе. Где они были одним целым. Он и Мир.