Игры в которые играют люди.
Автор: Laise
Бета:kalain
Фэндом: БиС
Жанр: Slash, аngst
Пейринг: Дима/Влад, ОМП в количестве, но просто присутствуют. А может и не только.
Рейтинг: PG-15
Ворнинги: авторские домыслы и предположения а так же местами достаточно жёсткое отношение к героям.
Саммари: а на что вы пойдёте, чтоб попытаться спасти отношения с некогда дорогим вам человеком?
От автора: на самом деле я нежно, очень нежно люблю зайцев. Но я ангстер по натуре и в глубинах души, потому – готовьтесь к погружению в мои ночные мытарства!
Как водится, не мои, а жаль! Всё выдумано, всё в моём воспалённом воображении. Но чёрт, как бы хотелось, а?..
И последнее, за пришедшую в голову идею благодарю igra_v_sebja за её замечательный клип «Игра».

читать дальше- …и наконец, для того, чтобы вы совершенно точно друг друга не опознали, ваши голоса будут изменены. Поверьте, вы не первые и не единственные, кто столкнулся с подобной проблемой. Как вы уже успели убедиться, у нас безупречная репутация, и более всего мы беспокоимся о сохранности чести и достоинства наших клиентов. Как, впрочем, и о сохранении инкогнито, поскольку в процессе тренинга вы будете пересекаться с другими людьми, которые так же, как и вы, проходят… терапию. Итак, вы согласны?..
Когда всё покатилось к чертям? Кто из них виноват, кто прав? Этого не узнает никто. А после этого последнего отчаянного шага будет ли хоть что-то вообще?
Они этим вопросом больше не задавались. То ли не было сил, то ли пропало всякое желание. Как странно и страшно всё заканчивается. Как больно. Хотя нет, ЭТО уже не боль. Это тупо ноет под сердцем, тянет, выпивает все эмоции до последней. Может, потому Диме в совершенстве удаются роли уставших от жизни, повидавших всё на своем веку денди? Он блестяще исполнил роль Дориана Грея, роль своей мечты. Он феноменально сыграл Онегина. Он был неподражаем в постановках Байрона, но стольких мучений ему стоила роль Ромео, что отказался в дальнейшем играть Шекспира. Даже Гамлетом быть отказался.
Его же, Влада, танцевальные постановки становятся всё более экспрессивными и полными агрессии. И каждая - как откровение, каждая заставляет замереть на краю пропасти, заглянуть туда, за обрыв, и не увидеть ничего… Ничего…
Что с ними приключилось? Почему то странное, всепоглощающее чувство, что заставляло их всё это время быть, творить, гореть вместе, притупилось? Или истаяло без следа? Почему они не могут снова стоять на воображаемой скале и держать друг друга взглядами?
- Я согласен. Да, - шевельнулись полные чувственные губы, выталкивая короткий ответ.
- Да, - сухо кивнул Влад, откинувшись на спинку кресла. Кожа обивки под джинсами скрипнула, и Соколовский поморщился. - Чертовски напоминает реалити-шоу…
- Это не шоу, господа, – чуть заметно качнул головой их собеседник. – Если вы оба согласны, прошу вас поставить подписи вот здесь. Это будет означать, что с условиями контракта вы ознакомились и претензий не имеете.
Дима тонко улыбнулся и оставил небрежный росчерк на дорогой бумаге напротив своей фамилии. Бикбаев Дмитрий. Соколовский Всеволод. Группа «БиС». Едина в двух лицах. Даже если у каждого из них совершенно незаметно нарисовалась жизнь, в которой второй половинке места как-то вдруг не оказалось.
Менеджер сдержано улыбнулся и кивнул, а потом поставил собственную подпись под контрактом и скрепил печатью. Всё, назад дороги нет. Забавно выходит, будто души продали в обмен… на что?
- Пройдёмте со мной.
Мужчина держится безупречно. И столь же безупречно выглядит. Ровная спина, прямые плечи, идеально скроенный костюм, дорогая ткань. Армани? Может быть. Вообще-то, встреться этот господин Разумовский ему где-нибудь в ресторане или на встрече – Влад решил бы, что перед ним преуспевающий бизнесмен, совладелец компании или член совета директоров. Но вот незадачка – это простой менеджер в тренинг-центре с простеньким названием «The game».
Дима поднимается с удивительной грацией, ничуть не уступающей грации Разумовского. И если менеджер выглядит стильно-сдержанно, то Бикбаев слишком ярок, чтобы быть сдержанным. И даже пустой отрешённый взгляд его - скорее дополнение к образу, нежели состояние души.
Влад нехотя выбрался из кресла. Не рисуясь, даже с ленцой. Джинсы снова скрипнули по дорогой коже. Дима даже не обернулся. Он этот звук всегда считал похабным. Ну и чёрт с ним!
Они вышли из комнаты переговоров через другой выход. Там, за дверью, стояли ещё двое сотрудников. Сдержанные чёрные рубашки, чёрные брюки, дорогие аксессуары. Бейджи с именами на карманах рубашек. Андрей и Станислав.
- Ещё одно, - Разумовский обернулся к ним, поочерёдно заглянул в глаза. – Вы можете в любой момент прекратить тренинг. Никаких штрафных санкций, само собой, не последует. Вы просто покинете вашу комнату и всё. Что касается вашего партнёра – то он пройдёт всё, что не прошли вы. И всё, что было подготовлено для него. И вы понимаете, что в этом случае…
- Да, - оборвал его Дима и шагнул в сторону. Итак, Бикбаеву достался Станислав.
- Привет, Андрей… Привет, Андрей… Привет, Андрей, ну где ты был, ну обними меня скорееей! – Влад мурлыкал про себя старую песню одной из эстрадных примадонн и рассматривал коридор. Слишком короткий, заканчивающийся двумя лифтами. Идеально белые безликие стены. Дверь в комнату, из которой они пришли – абстрактный, ни к чему не обязывающий витраж. Лаконично на грани аскетизма. Психологи хреновы!
На глаза легла чёрная атласная лента. Андрей мягко, но достаточно сильно затянул её и взял его за руку. Ладонь спутника была тёплой и уверенной.
- Вперёд, - короткая ясная команда. Это стрёмно, доверять тому, кого ты видишь впервые в жизни. Особенно если до того доверял единственному человеку в целом мире. Как давно это было. Димка сейчас тоже идёт вот так же, наослеп, доверившись чужим глазам, чужим рукам.
И Влад последовал приказу. Тихо мелодично прозвенело. Прибыл лифт. Вверх… вниз… снова вверх… опять вниз… а потом он просто потерялся в чередовании этих самых вверх-вниз. Полностью дезориентирован. Где он? На каком этаже? На самом верху, или где-нибудь в подземной части? Но по-прежнему его ладонь сжимают чужие сильные пальцы.

Свет приглушен. Окон нет. На полу – толстый ковёр во всё пространство комнаты. В углу – ворох подушек. Стены задрапированы тяжёлой, мягкой даже на вид тканью. И всё давит, давит, давит… Хочется закричать, но он молчит.
Какого беса он вообще согласился на эту авантюру? Зачем?
Играл бы себе Дориана Грея и дальше. Нет, Гамлета захотелось!
Станислав вручил ему одежду и подтолкнул в комнату. Дверь закрылась. Всё. Тишина.
Дима опустил руки, позволив тонкому чёрному хлопку упасть на пол, контрастным пятном на сливочно-белый ковёр.
И всё-таки, ОН тоже сказал – ДА. Надежда умирает последней. Притом – в мучительной агонии.
Туда же, на пол, полетел дорогой дизайнерский пиджак, галстук, сорочка. Брюки. Условия неоднозначны: донага. С размерами угадали. И бельё, и мягкие брюки сидели идеально. Что касается чёрной футболки – она облегала второй кожей, но высокое горло было тесным. Не настолько, чтоб ощутимо душить. Просто доставляло дискомфорт.
Босые ноги утонули в ковре по щиколотку. От одного ощущения мягких шерстинок, ласкающих стопы, можно схлопотать оргазм. Как давно он просто не вытягивался вот так вот, на полу, во весь рост, широко раскинув в стороны руки? Целую вечность. Забавно, но последний раз они валялись с Владом перед огромным плазменным экраном и смотрели очередную номинацию МУЗ-ТВ. Давно.
Когда они начали отдаляться друг от друга? Когда им не о чем стало говорить? Когда их дни свелись к работе до полного изнеможения?
- … тебя на этом свете любят только три человека. Папа, мама и я!..
Дима дёрнулся и резко сел. Дрёму и расслабленность как рукой сняло.
- А тебя на этом свете так, как я, не любит никто!
И снова тишина. Оглушающая, давящая. Сердце колотится уже не в груди, где-то в горле, заполошенно, дико. Спокойно… спокойно… так легко, оказывается, извлечь из памяти то, что казалось давно и прочно забытым.
Да, когда-то они говорили это. И камеры, беспощадные камеры поймали и сохранили момент. И голоса сохранили. Детский ещё голос Влада и его собственный, глубокий, какой-то слишком взрослый. Это подло. Удар ниже пояса, против правил. Но кто вообще говорил о каких-либо правилах?
Дима заставил себя снова лечь и расслабиться, не обращая внимания на разбросанные вещи, на гулкую пустоту внутри себя, а в мыслях, в дурацких мыслях вертелось и вертелось, точно зацикленная на повторе песня: «А тебя на этом свете так, как я, не любит никто».

Он уснул самым бессовестным образом.
Просто уснул и всё. А когда проснулся – ни джинсов, ни футболки, ни пиджака. Даже трусы и носки забрали. Вот ведь… стыдобища! Зато на подушке лежала маска. Мягкая бархатная полумаска. И инструкции, изложенные на листе дорогой глянцевой бумаги.

Наденьте маску, закрепите лентами. За лиловой драпировкой – дверь. Выходите, когда будете готовы. Главное условие первого задания – полное и абсолютное молчание

Лоб, нос, щёки, нижняя кромка за малым не касается губ. Ну да, они же все видеть друг друга не должны совсем. Ещё бы шлем как у Вейдера напялили и сипеть заставили! Влад вздохнул, поправил тугой высокий ворот футболки и решительно толкнул дверь.
Темнота обрушилась сразу, вдруг, внезапно, будто разом погасили весь свет. И там, позади, в комнате, и здесь. Где-то, когда-то, непонятно где. Шаг назад не привёл ни к чему. Дверь исчезла. И даже стыка нет, не понять, откуда он вошёл.
Приступ паники заставил его вжаться спиной в стену, медленно, шаг за шагом обойти помещение по периметру. Бесполезно. Ни единого угла, ни одной зацепки. Он идёт по кругу - в который, интересно, раз? Хоровод, бесконечный, страшный, изматывающий. И хочется орать, срывать голос, выть как загнанный в угол зверь. Вот только НЕТ ЗДЕСЬ УГЛОВ!!! Есть только темнота и шорох его шагов, и бег по кругу, совсем как в «Алисе». И длинный рассказ. Вертятся, вертятся мысли. Возвращаются к одной и той же точке, как он сам.
Где этот чёртов кролик?
Следуй за белым кроликом… съешь меня… Сожри, чёрт бы тебя побрал, Бикбаев, какого чёрта он согласился на это безумие?!
Дыхание становится тяжёлым, кровь грохочет в висках.
Влад сполз по стене на пол, сжавшись в тугой комок, обнял колени и с трудом сдержался, чтоб не заскулить.
В темноте нет времени. Оно течёт, повинуясь совершенно непонятным законам. А может, оно вообще поворачивается вспять? Иначе как объяснить это безумное: «А тебя на этом свете так, как я, не любит никто!» И снова, и снова, и опять.
Движение! Нет, он не увидел его, скорее ощутил. Движение воздуха. Тихие-тихие шаги. Изумлённый вздох. Здесь. Кто-то. Есть. Влад рванулся на звук, но успел схватить только пустоту. Чёрт! ЧЁРТ!!! Не уходи, проклятие, только не уходи! Эта тишина давит, а темнота… в ней не водятся другие чудовища, кроме него. Он просто хочет подержаться за руку, да. Ну хорошо, не за руку, просто ощутить рядом тепло другого человека, потому что это не-вы-но-си-мо!
Он думал раньше, что с лёгкостью сможет переносить молчание. Что его не будет тяготить тишина. Что одиночество, настоящее, полное, тотальное одиночество для человека, пресыщенного вниманием сотен тысяч зрителей – это благо. Но тишина и одиночество этих часов, когда не знаешь, чего ждать, когда не понимаешь, что будет дальше, когда иголкой в воспалённом мозгу засела одна-единственная мысль…
ГДЕ ТЫ?!?!?!
Это похоже на игру в сову и мышь.
Ни черта не видеть и пытаться поймать… поймать и прижаться хоть на миг, чтобы убедить себя, что это не бред измученного воображения.
Нееет… ТАК он ничего не добьётся. Совсем ничего. Потому что тот, второй, он знает, что Влад здесь есть. И что сходит с ума - тоже знает. Это всё Разумовский… сволочь… так воспользоваться чёртовой анкетой!
Влад осторожно лёг на пол, попытавшись хотя бы мысленно представить, где в проклятущей комнате центр, и вытянулся во весь рост. Как часовая стрелка. Теперь второй не пройдёт мимо него просто так. Обязательно заденет. И Влад сумеет его словить. Сумеет…
Это безумие, безумие, Соколовский!..
Это безумие… потому что на грани слышимости – шаги босых ног. Шорох мягкой ткани. Тихое-тихое дыхание. Влад мог бы поспорить, что сердце того, другого, колотится в горле.
Глюки, Соколовский… Только головой об пол не колотись. Твои мозги тебе всё ещё дороги, как память.
Нет. Снова движение воздуха возле запястья. ОН идёт. Медленно и осторожно, как по минному полю, но идёт. Влад раскрыл ладонь, и замер, боясь даже дышать. Пальцы мёртвой хваткой вцепились в чью-то щиколотку. Тело взвилось, подавляя сопротивление чужого. Свалить, подмять, сгрести в охапку, ощутить, как в руку вцепились чьи-то зубы, ударить наотмашь, по невидимым губам, а в ответ – ни стона, и выгибается дугой под ним сильное тренированное тело.
Не страшно. Больше не страшно. Это, оказывается, кайф: слышать чужое затруднённое дыхание, ощущать обузданную силу, просто обнимать кого-то, тёплого, живого. Пусть чужого, пусть. Но крик глубоко внутри, наконец, захлебнулся и умолк.
«Тебя в этой жизни любят только три человека. Папа, мама и я!..»

На запястье наливалась чернотой гематома.
Глубоко в теле разливались остатки адреналина.
Ещё час назад его трясло от бурлящих в крови гормонов. Сейчас, в комнате, залитой приглушённым мягким светом, он снова был один. Будто и не было этой безумной погони за чёрной кошкой в тёмной комнате.
Их растащили с НИМ. Властно, жестоко растащили, позволив лишь совсем ненадолго переплестись телами, ощущая биение сердец друг друга. Любопытно, кто ОН? Под конец, когда ОН понял, что ничего дурного ему не сделают – он затих и крепко обнял в ответ, точно и его безмерно тяготила тишина и темнота. И тоже молчал. Даже когда Влад осторожно провёл раскрытой ладонью вдоль чужого невидимого тела. Гладкая мягкая ткань. На пальцах рук колец нет. Не ощущаются и шрамы. В ушах нет серёжек. Его собственную сняли, как и кольцо. Ни единой приметы. Ни-че-го.
Влад зло поднялся с пола и несколько раз ударил кулаком по стене там, где предполагалось наличие двери.
- Вам что-то необходимо?.. – безликий голос раздался из динамика откуда-то из-под потолка.
- Я хочу в туалет, и я хочу есть. И пить. И курить. - О да, физиологические потребности - это как раз то, что позволяет хоть ненадолго отвлечься от всего. И в первую очередь от мыслей.
Раздался мягкий щелчок, и дальняя занавесь глубокого фиалкового цвета чуть колыхнулась.
- За занавесью туалетная комната и душ. Еду вам сейчас доставят. Сожалею, но курить здесь запрещено…
Влад замер, выжидающе глядя в сторону двери. Вот сейчас… сейчас она откроется и там, на пороге, появится человек. Настоящий живой человек. Без маски. И его можно будет увидеть. Минуты лениво текли, а может, уже даже и не минуты? Может, они давно слились в часы? Судя по урчанию в животе, это должен был быть… любопытно, сколько он проспал? Потому что если он проспал вчерашний ужин, это должен быть как минимум завтрак.
Не происходило ровным счётом ничего. То есть вообще. Дверь не открывалась, человек не появлялся. Влад разочарованно застонал и всё-таки поднялся на ноги.
- Одежду рекомендую оставить в комнате.
Занавес! Бурные овации!
Здесь что, сходка вуайеристов? Неее, здесь большой сходняк извращенцев. Сначала разденьтесь, потом молчите, потом снова разденьтесь… совсем как в старом клипе Робби Уильямса, и кожу не забудьте стянуть. Угу, и мышцы одну за другой, и пляшет скелетик на верёвочках.
Любопытно, а Димке что досталось?..
Еду ему принесли. Только вот ни того, кто это сделал, ни самого момента Влад так и не отследил. Чертовски приятно было просто стоять, подставив тело упругим струям горячей воды, и до изнеможения орать бессмертное «The Show Must Go On».

Матовое стекло. Это первое, что бросалось в глаза. Матовое стекло, а по ТУ сторону – ярко освещённая комната, кажется, сиреневая. Белое матовое стекло приобрело оттенок сирени. По ЭТУ сторону было почти так же темно, как в комнате. Ну, не темно, конечно. Свет был приглушён, но всё-таки был. Достаточно, чтоб не натыкаться на подушки и не врезаться лбом в приоткрытую дверь. Хорош же он будет с огромной шишкой. Единорог…
И тишина.
Дима вывернул кран до упора и улыбнулся. Шелест капель воды по стенкам душевой кабинки был лучшим из слышанных им звуков! За всю жизнь – самым-самым лучшим. Этот звук был живой. Настоящий. Совершенно не похожий на механический голос из динамика.

Вы не должны называть никаких имён. Это в ваших же интересах. И в целях вашей безопасности. Будьте благоразумны и следуйте инструкциям…

Два дня тишины. Два дня полумрака.
Дима тихо сатанел.
Сначала он повторял все монологи, которые только мог вспомнить. Потом перебирал в памяти все сыгранные роли и читал вслух стихи. Потом пел. Потом – просто танцевал и орал. И почти охрип. Под конец просто повалился на ворох подушек и принялся вещать:
- Я маленький чайник, курносый и пузатый… Вот ручка, вот носик… Когда я закипаю, из носа идет пар…
Кинговские страшилки, произнесенные надтреснутым сорванным голосом в темной комнате, звучали жутковато. Отчаянно хотелось завыть в голос. Стоп, Бикбаев! Стоооп… так и спятить недолго!
Давай будем играть, да? Это всё понарошку. Это глупая игра. Это да, проект – за стеклом. Сажают вот таких идиотов, как ты, и смотрят, что из этого выйдет. Всё прекрасно, Дима. Всё просто прекрасно! Превосходно. Это – отпуск. На самом деле. Нет театра, нет сцены, нет поклонников. Нет ничего, и вообще, считай, что ты - Робинзон Крузо!
До одури хотелось курить.
Хотелось книгу. Хотелось лист бумаги и ручку. Хотелось сделать хоть что-нибудь, только бы не валяться вот так, бездумно глядя в затенённый потолок, повторяя как заведённый: «Я маленький чайник… Я маленький чайник…»
Стоит закрыть глаза, и память услужливо преподносит совершенно иного рода молчание. Другую тишину. Синтезатор, работающий в беззвучном режиме, Влада, что-то нашептывающего и быстро-быстро пишущего карандашом в блокноте.
Сколько-то там времени назад он включил в душе воду только для того, чтоб разогнать тишину. Через минуту воду где-то там, далеко, перекрыли. И снова наступила тишина.
Дима судорожно вздохнул, быстро разделся и встал под распылитель. Струйки воды ударили в грудь. Можно закрыть глаза и представить, что это дождь. И что он идёт под дождём.
- Там, где вода рисует на земле круги, ты слышишь, слышишь шаги - идёт дождь…
…запах. ЕГО запах. Запах его геля для душа.
Дима грохнул кулаком по толстому матовому стеклу и, зажмурившись, сполз по стене в поддон. Невыносимо захотелось взвыть.
Как странно и страшно… Как непостижимо! Он почти не помнил ни запаха любимой туалетной воды Влада, ни того, как пахнет его шампунь… Но стоило оказаться одному, потерять такие привычные ориентиры, как память услужливо подсунула – вот оно. Тонкий тёплый запах. Очень мягкий, ненавязчивый и оттого – запоминающийся. Его хочется чувствовать, совсем как нежный кашемир его любимого свитера в руках. Зарыться лицом и вдыхать, умиротворённо, радостно.
Дима поднял голову, набрал в грудь побольше воздуха, стараясь не наглотаться воды в процессе, и немузыкально заорал:
- Anybody seen my baby, Anybody seen her around…
- If I just close my eyes, I'll reach out and touch the prize… - тихий хриплый голос из-за стены заставил его почти что подпрыгнуть на месте и почти завыть от радости. ТАМ был кто-то. Кто-то живой. Настоящий. Не металлический голос из скрытых динамиков, не шелест незримых шагов. Настоящий голос, пусть даже хриплый и тихий, кажется, даже прокуренный, но настоящий!!!
- Anybody seen her around… - закончил Дима, обессилено ероша мокрые волосы. – Здееесь были лююююдиии! И я их найду!
- Сижу за решёткой, в темнице сырой!.. – хмыкнули из-за стены. На матово-сиреневом фоне нарисовалось золотистое пятно, аккурат в рост взрослого человека. И этот человек вот так же, как он, сполз вниз, прислонившись к толстому стеклу.
- Ничего-ничего, страдалец! И тебя вылечат, и меня вылечат!.. – скрывать улыбку от самого себя? Или играть для самого себя? Он и это умеет. И не просто умеет, а зачем-то играл? Зачем-то скрывал и прятал? Лгал себе самому? - Пострадал за правду?
- За неё, - откликнулись из-за стены. – Все мы здесь за правду, да?
- В той или иной степени, - Дима провёл раскрытой ладонью по стеклу и прикусил губу, когда там, по ту сторону влажной тёплой непрозрачной плиты вслед за его пальцами мазнул едва различимый силуэт. Чужая ладонь.
Если закрыть на секунду глаза и глубоко вдохнуть горячий пар, можно представить что это ОН. И это ЕГО ладонь. Только вот голос – не его. Влад не умеет вот так насквозь немузыкально орать в душе. Не умеет немузыкально. Не умеет не в такт. Не умеет…
Влад… он просто… Влад.
Как иначе назвать человека, если он есть, если квинтэссенция чувств, эмоций, талантов и недостатков, привычек, раздражающих качеств и потрясающих черт зовётся именно Владом? И никак иначе.
- Ты забываешь или вспоминаешь?.. - Тот, второй, кажется потерянным. Точно сам ещё не решил, вспоминает он или забывает.
- Я думаю. - Дима закрыл глаза и улыбнулся. Было что-то безумное в этой картинке. Двое не спят. Двое, потерянные во времени и в самих себе. Двое, не имеющих права знать, кто они на самом деле - из соображений безопасности. Двое чужих друг другу людей, размышляющие каждый о своём. Они могли бы сидеть просто спина к спине и молчать. Молчать каждый о своей боли. – Думаю, хочу я вспомнить или хочу забыть…
Эффект попутчика. Ты не знаешь о человеке ровным счётом ничего, ты никогда в жизни его больше не увидишь и ты открываешь ему душу, рассказываешь всё, не называя имён и мест. Ты просто ещё раз проживаешь собственную жизнь, переоцениваешь поступки и слова… И понимаешь, понимаешь, понимаешь то, чего не понимал тогда.
Они долго ещё просто сидели, две тени, каждый в своём застенье. Иногда Дима слышал хрипловатый натужный кашель, словно тот, второй, простужен или основательно сорвал голос. Вряд ли он много курил. Курить здесь запретили.
- Мы ещё поговорим?.. – отчего-то с надеждой спросил незнакомец. – Когда?..
- Здесь нет времени, так что вопрос риторический, - Дима приложил ладонь к призрачной ладони по ту сторону стекла. Голова уже давно кружилась от пара и такого знакомого запаха. Казалось, стоит сделать шаг, и там, в комнате, будет он. Привычно брошены на диван его вещи, а сам он сидит перед пианино и тихонько наигрывает какую-то новую мелодию.
- Значит, поговорим, - в голосе – улыбка. Золотистая тень тает в сиреневом влажном тумане. И, наверное, к лучшему.

Одежда была другой.
Принципиально.
Уже ставшее привычным чёрное трико уступило место трикотажной обтягивающей футболке с ассимитричными рукавами, испещрённой прорехами в совершенно не поддающемся описанию… количестве? Порядке? Это и футболкой-то назвать сложно. Так, недоразумение какое-то. Далеко забралась дизайнерская мысль. Создатель этого долго и вдумчиво курил.
Влад вытерся и неспешно оделся. С некоторых пор процесс одевания был сопряжён с возбуждением и… острой тактильной ломкой. И не спасало ни энергичное растирание полотенцем, ни катание по полу, ни впихивание себя в уголок потеснее. Бесполезно.
Это было мучительно. Нет, не так. МУЧИТЕЛЬНО.
Смертельно достал этот чудовищный театр теней. На мутном серо-зелёном фоне – золотистое тело. Сильное плечо, изящная ладонь, точёная шея… До оторопи, до безумия, до немого крика похожие на…
О, он хотел бы позабыть. Хотел бы? Нет. Он вспоминал. Каждый миг, каждую улыбку, каждый взгляд. Снова и снова чувствовал каждое прикосновение, нежное, властное, ласкающее, удерживающее на грани. И слышал, будто въяве – ЕГО смех, ЕГО голос.
Застонал и едва не выматерился в голос. Слишком тесными казались мягкие трикотажные брюки.
Они давно не проводили вместе ночи. Они даже спали в разных комнатах, как пресытившиеся друг другом люди. Или… как совершенно чужие друг другу. Впрочем, чужим как раз спать друг с другом интересно, да и секс, как водится, не повод для знакомства.
О нет… лучше бы он не вспоминал о Димке. Только не теперь, только не в таком состоянии!
Влад с хриплым стоном перекатился на живот, а потом и скорчился, обнимая себя. «Как наркоман в ломке…» - отстранённо подумал он прежде, чем свет почти полностью погас.

Наденьте маску, успокойтесь и соблюдайте молчание… Когда будете готовы – выходите…

Сссволочи… Готов? КАК можно быть готовым? Может, они в еду какую-то дрянь подмешали? Нет, в контракте запрещено воздействие с помощью психотропных веществ и… пре… прекурсоров…
Давай же, Соколовский, вставай…
И снова тихий-тихий смех из динамика. Такой знакомый. Такой родной смех. Он тысячи раз слышал этот смех, но ни разу звук, простое колебание воздуха, не действовало на него ТАК. Так… будто кусочком меха по обнажённой коже… щекоткой до кончиков пальцев… так близко, только протяни руку – коснёшься.
Влад схватил маску и почти ползком вывалился прочь.
Щёлкнул замок… та же круглая комната, вот только вместо абсолютной темноты – намёк на свет. Та самая предрассветная мгла, в которой нет ни луны, ни звёзд, нельзя рассмотреть деталей, даже если вплотную приблизиться, можно лишь угадывать. Вот этот контур – куст, а этот – готическое чудовище. Расшалившаяся фантазия что угодно посчитает угрозой.
Пытка.
Тому, кто придумал эту игру, надо было родиться лет на семьдесят раньше и работать в гестапо. Или ещё раньше. И отправляться прямиком в пыточную. Отличный заплечных дел мастер! Какая богатая фантазия…
На фоне чёрного прямоугольника – тонкий силуэт. Шаг, ещё один… Кажется, ему совсем не страшно? Походка уверенная, гибкая, так ходят гимнасты и танцоры, вкрадчиво, мягко, перетекая из шага в шаг.
Среднего роста. Привет, Андрей, ну где ты был?.. Ну хоть ты. Не он, так хоть ты, чёрт с тобой, ты каждый день наблюдаешь с маниакальным упорством, слышишь каждое слово, каждый вздох, ты ведь даже в душе наблюдаешь… наверное, изучил всё, и даже стояк для тебя не новость, да?..
Влад тяжело поднялся на ноги, опираясь спиной о стену. Хорошо, что в темноте степень его возбуждения не видна. С другой стороны, кому какая разница?
И снова откуда-то сверху – тихий-тихий смех.
Ненавижу… контракт этот ненавижу… место это… Разумовского…
Смех больно хлестнул по нервам, заставляя внутренне сжаться в тугую пружину. Так хочется рвануться, прыгнуть, подмять под себя. И тот, второй, чувствует это, может, потому и успевает первым, припечатывая всем телом к стене, выбивая из лёгких воздух. А когда удаётся вздохнуть снова – по мозгам бьёт запах. ЕГО запах. Прохладный, тонкий, с лёгкой ноткой океана.
Отчего-то не остаётся ни тени сомнения, что это тот, второй из серо-зелёного застенья. Вскормлённый в неволе орёл молодой. Такой же, как он. Ради кого он здесь? Выходит, решил забыть?
Тот, второй, тоже понял, потому что его ладонь, небольшая, аккуратная, с длинными чуткими пальцами, сжимает его ладонь. Совсем так, как ему думалось.
Вздох… Его вкус остаётся на губах, а лицо, скрытое бархатной полумаской, зарывается в волосы. И кажется, но только кажется, что сейчас, вот прямо сейчас, обожжёт кожу горячий шёпот: мой… мой… Но он только крепче сжимает пальцы и противиться этому властному пожатию не хочется. Только кричит-захлёбывается глубоко внутри: где же ТЫ?! Мой… мой… Бедро протискивается между ног, и давление становится сильнее, настойчивее, вливается в ритм – тяжёлое биение сердец, океанский прибой. Раз… два… Снова… снова…
Вздох… чужие губы касаются уголка губ. Это не поцелуй. Странная ласка, заставляющая крик взвиться до высокого, звенящего крещендо…
Обнажённое в прорехах футболки тело трётся о мягкую ткань одежды второго. И вот уже не хватает воздуха, и приходится ловить его, каждый глоток как последний. Вздох… запах на корне языка… щекочет ноздри пряный привкус возбуждения… выше, выше… Эта горечь на губах того, второго, откуда она? Морская соль.
Ты тоже решил?.. Забывать?..
А я решил помнить!
Ди… мааа…
Тело содрогнулось от накатившего восторга, отзываясь, как на финальный аккорд – на простое прикосновение руки. Тёплой, живой руки.

- Спасибо тебе… - в сиреневом застенье тихо. Только дыхание сбито, да голос чуть подрагивает, будто каждое слово ему даётся с превеликим трудом. – Это ведь ты?..
- Я, - Дима улыбнулся, касаясь лбом холодного стекла. Сквозь мутную толщу просматривался золотистый силуэт. Тот, второй, сидел в поддоне, притянув ноги к груди. Было что-то трогательное в этой позе. Беззащитное, почти детское.
Безликое «я». И спасибо, тот, из застенья, говорит не ему, Диме, а кому-то. Кому-то, кто помог, кто был рядом, когда тело разрывало от нереализованных желаний. Он знает, что такое боль. Иногда нет ничего хуже тактильной ломки, особенно когда рядом нет никого, кто мог бы просто обнять, в чьё тепло можно с головой погрузиться, обернуться объятиями, как тёплым ласковым пледом, и дышать родным, до боли знакомым запахом.
Это и есть любовь.
- Я думал, что с ума сойду… я думаю, брежу… это действительно бред, но я не могу не думать. Чувствую прикосновения, слышу голос, иногда кажется, что сейчас откроется дверь и… Я больше не могу так.
- Ты решил забыть?.. – больно кольнуло. Неужели и Влад сможет просто забыть? Закрыть глаза и вычеркнуть из жизни воспоминание о каждом мгновении, прожитом вместе? Забыть, как едва не позабыл сам Дима.
И почему-то стало горько-обидно за другого, неизвестного ему человека, мужчину или женщину, чья половинка сидит там, за стеклом, и винится перед ним, чужим, в сущности, незнакомцем без лица. Перед голосом, безликим и глухим.
- Забыть?.. – горькая усмешка ощущается почти физически. И вдруг тот, другой, из лиловой мути, рассмеялся. Расхохотался, как безумец. – Это невозможно забыть. Невозможно. И я не хочу забывать. Никогда! Я почти забыл, почти забылся. Я слишком привык, считал, что всё так и должно быть, что это в порядке вещей, когда всегда рядом, всегда вместе, когда знаешь каждый взгляд, каждый жест. Но я засыпаю и вижу… И даже сейчас я говорю не с тобой. А ты?..
- Я?.. – у того, за стеной, светлые волосы. Совсем как у Влада. И пахнут так же мягко и тепло. Почти сладко. – Мы пресытились друг другом. Мы были неразлучны. Всегда. С момента, когда узнали друг друга. Мы изучили друг друга, мы привыкли друг к другу как к старым удобным тапочкам. И однажды просто оставили всё как есть. Страсть ушла. Осталась привычка. А привычка губит всё. Это как… как если жалко выбросить. Но и носить больше нельзя.
Молчание. Грусть. Это нужно было сделать давно. Не играть. Просто не лгать себе самому. Посмотреть в глаза и сказать правду. Всю, какой бы она ни была.
- Тебя… любят?
- Не знаю, - пожал плечами Дима, понимая, что обречённости его жеста всё равно не увидят. На секунду прикрыл глаза и кончиками пальцев коснулся стекла там, где по другую сторону стены ее затылком касался незнакомец. – Но его на этом свете так, как я, не любит никто.
Горячая вода, почти кипяток, хлынула на голову внезапно, заставив его с воплем отскочить прочь и рвануть из душевой, мгновенно заполнившейся горячим тяжёлым паром. Там, по ту сторону, с воплем вскочил со своего места его невидимый собеседник.

- ДИМА!!!
Ладони раз за разом ударяли по стеклу. Плечи и руки покраснели от горячей воды. Ещё чуть – и сварился бы Всеволод Соколовский, звезда сцены, немного театра и иногда кино, успешный шоумен, etcetera*… Только кому-то хватило здравомыслия отключить воду. И потому Влад Соколовский, продюсер и хореограф, поэт и композитор, молотил стену по чём зря, наплевав на собственную гордость, начхав на благоразумие, успешность и поправ собственные достижения.
- ДИМКА!!!
В клубах пара, по ту сторону проклятущей стены, в серо-зелёном застенье растворился единственный по-настоящему важный и дорогой человек. Растворился, пропал, исчез, провалился, выпал в осадок, мимикрировал, да что угодно! Главное – шумит вода, гудит натужно кран, но ЕГО ТАМ НЕТ. Он не слышит ни слова из того, что несёт здесь, по эту сторону преграды он, Влад. Не видит розовых разводов на стекле, жутких, совсем уж каких-то хичкоковских.
- Бикбаааааееееев…мммм… - Влад в последний раз от души приложился об упрямую стену кулаками и застонал. Он сильно поранил пальцы. Остро пахло кровью, и тонкий нежный Димкин запах смешался с медным привкусом, осев на губах почти что горечью.
Выдержки хватило ровно на то, чтоб кое-как обтереться, пятная алым белоснежное полотенце, да натянуть на всё ещё влажное тело брюки.
Душ у них смежный, а это значит, что и комнаты тоже, за исключением той самой, круглой. Если он, Влад, попадает туда без проблем из собственной, значит, и Димка тоже. Значит, нужно просто выйти туда, в круглую комнату, снова. Постучать в его дверь и говорить, говорить, обнимать. Потому что самое большое безумие на самом деле – то безумие, в котором они прожили всё это время. Не в этой полутёмной комнате. В просторной светлой квартире со всеми удобствами. Вместе и порознь. Как два старых тапка, забытых на полочке. И носить не станешь, и выбросить жаль.
За лиловой занавесью!
Влад рванул тяжёлую бархатистую портьеру и зашипел от боли в израненных пальцах. Дверь никуда не делась. Но ни на пинки, ни на угрозы не повелась. Она даже не шевельнулась, когда он шарахнул ногой. Удар, способный обычную дверь просто вынести, этой не повредил.
- Дииииимкаааааа!!! Я люблю тебя, слышишь?! Я!!! Тебя!!! Люблю!!!
Он уже не кричал. Он хрипел и сипел сорванным окончательно голосом на все лады, так громко, как только мог, насколько хватало сил, пока в изнеможении не свалился на пол. Злые слёзы застилали глаза.
Как там в старом фильме… Мужчины не плачут. Мужчины огорчаются…
А ещё мужчины отчаянно, площадно бранятся, проклинают всё на свете, начиная с собственной тупости, крушат всё, что попадёт под руку, даже если крушить уже совершенно нечего. Мужчины просто падают на колени посреди учинённого ими апокалипсиса и молят небеса об ещё одном, крохотном шансе, чтобы можно быть всё начать сначала, исправить все-все ошибки, совершённые некогда мальчиками с ангельской внешностью и без царя в голове.
- Пожалуйста… - шептал Влад, - пожалуйста, пустите меня к нему…
Как бесконечно дорожил он некогда каждым словом. Как скуп был на простую нежность. Дарил дорогие подарки, но молчал о самом важном. О самом важном на всём белом свете. Каким идиотом он был!
Любовь сакральна… Димка, философ несчастный! Если хочешь сберечь – береги, но позволяй свету этого самого чувства светить тому, кого любишь. А они так старательно скрывали любовь от всего мира, берегли свои чистые простыни от грязного ответа на самый красивый вопрос**… А всего-то нужно было говорить, не молчать.
- Люблю тебя… Димка…
Дверь открылась внезапно и до отвращения беззвучно. На пороге стоял тот самый Андрей, служивший все эти дни ему тюремщиком и единственной, пусть и невидимой, зато более чем ощутимой связью с внешним миром.
- Привет, Андрей… Ну где ты был?..
На безупречном лице нарисовалась не менее безупречная и до тошноты вежливая улыбка.
- Прошу вас, Всеволод Андреевич, - отточенный, выверенный жест, совсем как у вышколенного дворецкого. - С вещами на выход.
- Не понял?.. – скорее прошептал, нежели сказал вслух Влад. На эмоции сил не было. Выгорели они все в безумном всплеске боли и отчаяния. Осталась лишь какая-то глухая тоска.
- Ваше пребывание здесь больше не имеет смысла. Вы нарушили условие контракта, и потому должны покинуть Игру, – безэмоциональный голос, совсем такой же, как голос из динамика. Металлический, пустой. Непреклонный. – Ваш партнёр продолжает тренинг.
- НЕТ!.. Мы всегда вместе! Вы не можете, нет!.. – Влад тяжело поднялся на ноги и, пошатываясь, направился к неподвижно замершей фигуре. Ему показалось? Что во взгляде сфинкса по имени Андрей промелькнула тень сочувствия. Промелькнула и скрылась, точно и не было её. Должно быть, жалко выглядит некогда золотой мальчик. Так жалко, что профессиональная выучка пасует перед банальной человеческой жалостью.
- Всеволод Андреевич, - Андрей терпеливо вздохнул, будто объяснял прописную истину ребёнку, – ваш тренинг завершён. Вы ничего больше не почерпнёте и не поймёте. Ваше решение уже принято, а значит, мы вам больше не нужны.
Он говорил очень тихо. Так тихо, что для того, чтобы услышать слова, Владу пришлось подойти близко-близко. На безупречной маске лица жили и двигались лишь губы, выталкивая слова, от которых у Влада мурашки по коже шли. Так просто, так буднично, точно не решалась судьба двоих людей. Точно вообще ничего не решалось.
- Никто, кроме вас, не мог вам ответить на вопрос, нужен ли вам человек, с которым вы пришли сюда. Никто, кроме вас, не знает, что вы испытываете к нему. Даже самый квалифицированный психолог не сумеет за вас ответить на вопрос, что вам нужно делать дальше. Это решение можете принять лишь вы. И только на ваши плечи ляжет ответственность за принятое вами решение. То же самое касается и вашего партнёра. Он должен понять и принять всё сам. И ваше мнение на него ни в коем разе влияния оказывать не должно. Решение быть или не быть - оно одно на двоих. Общее. Принятое вами, оно составляет лишь половинку целого.
Неожиданно очень тёплая улыбка осветила прозрачно-голубые глаза не то палача, не то спасителя.
- Так же, как одно обручальное кольцо является всего только половинкой пары. Он останется, чтобы сделать свой выбор. Вы уйдёте, потому что сделали свой.
- А долго ещё?.. – Впервые за долгое-долгое время Влад ощутил себя совершенно потерянным, как когда-то давно, почти в самом начале пути. Димка, взрослый, мудрый, уверенный, всё понимающий Димка далеко. Да, далеко. И не важно, что достаточно лишь открыть дверь и сделать несколько шагов, чтобы услышать его, заглянуть в его глаза. Сейчас он недосягаем. Сейчас придётся быть без него. Просто быть. Пытаться дышать.
- Я не знаю, - пожал плечами Андрей. - Просто доверьтесь ему…

Тишина уже не угнетала.
Убивала медленно и верно. Ни звука. Даже динамик молчал.
А ОН ушёл.
Дима горько улыбнулся самому себе. Слишком поздно. Всё слишком поздно. Хоть и говорят, что никогда не бывает слишком поздно, чтобы признать собственные ошибки. Некоторые ошибки бывают фатальны. А эта стала его фиаско. Маленькой смертью части его души.
Какая ирония!
Тот, кто придумал этот тренинг – гений. Гений и самый настоящий маньяк, потому что столь изощрённым бывает воображение либо гениев, либо законченных монстров, а гениальность от безумия, как известно, отделяет очень тонкая и такая размытая грань!
А ведь всё так просто! Как всё истинно гениальное. О да, желающих проверить себя более чем достаточно, вот только всегда, каждую минуту, каждый миг существования в этом месте они с Владом были рядом. Рядом, но не вместе. Их разделяли не стены, о нет. Их разделяла неспособность чувствовать друг друга. Они потеряли этот дар: понимать друг друга с полувзгляда, полувздоха. И это разделило их вернее, чем расстояние.
Если бы только он мог всё вернуть назад! Если бы только мог поймать тот момент, когда они стали отдаляться. Вот только время не замкнуть в кольцо, а жизнь, совсем как история, сослагательного наклонения не терпит.
Влад ушёл.
Любил, как умел, и столько, сколько мог. Любовь только в книгах безгранична и лишь в мечтах любящий обретает крылья. Однажды крылья ломаются. А душа раскалывается на две одинокие половинки, которые соединить невозможно больше никогда.
Сердце тоскливо сжалось, болезненно дрогнуло в груди.
Англичане восторг описывают странной фразой – бабочки в животе. Трепещут крылышки глубоко внутри, вызывая потрясающей силы бурю. Хочется сжаться в комок, чтоб не дрожало, не билось, не пульсировало в нём это странное предчувствие, ожидание неизбежного. Вот только беды или чуда?
Чуда? Свой лимит чудес он уже исчерпал. Чудом было поступление в ГИТИС, чудом были роли, работа в театре. Чудом была Фабрика. Но самым большим чудом был Влад. Не прав в корне тот, кто первым сказал, что чудес на свете не бывает. Они бывают, только взвешены и отмеряны каждому, соразмерно его жизни. И кому-то чудеса даны в самом начале пути, высыпаются, как из мешка, устилая дорогу лепестками роз и возможностями, чтоб однажды смениться серостью и тоской… Потому что лимит исчерпан.
Больно.
По-настоящему больно. Так больно, что…
Дима зажмурился, скорчившись, прижимая к себе подушку, отчаянно, будто от того, удержит он её или потеряет, зависит его жизнь. А может быть… может быть, так оно и было. По щекам потекли слёзы. Первые настоящие за долгое-долгое время. Из горла рвался крик, вспухая безобразным комом, разрывая его, пока не излился надсадным протяжным воем сквозь закушенные до крови губы.
Так мимолётно коснуться губ. В самый последний раз, когда уже решил, когда понял, что это он, так близко, рядом, в руках. Любимый, желанный, родной… Ангел. А если бы знал уже тогда, что этот поцелуй будет последним, что бы сделал?
Мальчик с ясными голубыми глазами. Золотоволосый, светоносный его хранитель. Мужчина с застенчивой искренней улыбкой ребёнка.
- Я люблю тебя, Влад… Господи, прости меня… Отпускаю…

- Вам пора. – Станислав шагнул в сторону, приглашая его к выходу.
Коридор закончился лифтом. Короткая поездка вниз. А за окнами, оказывается, ночь. По стёклам барабанят крупные капли дождя, а в огромном холле – ни души. Только позади, в ярко освещённом прямоугольнике – тонкий чёткий мазок. Двери лифта медленно сошлись, отрезая его от единственного человека, увиденного им за последние трое суток.
Что тут скажешь? Всё закончилось. Всё просто закончилось. Конец фильма. Титры.
Только так пусто и мёртво внутри. И слёз уже нет. Как символично: небо плачет вместо него.
Дима вытряхнул из пачки сигарету и жадно затянулся. Руки предательски дрожали. Нервно подрагивали и уголки губ. Телефон молчит. Сотня пропущенных вызовов. От агента, от коллег, от продюсера, от знакомых, режиссёров… Только от НЕГО – ни единого вызова.
Столбик пепла упал на гладкий пол. Дима медленно сполз по стене вниз, так и не оторвав взгляда от экрана телефона. Судорожно выдохнул и рассмеялся, устало, обречённо. А на что, собственно, он надеялся?
Мутный жёлтый свет уличных фонарей проникал в огромное помещение холла сквозь окна. Нужно идти. Только вот куда? Можно бродить по улицам до утра, оттягивая тот миг, когда придётся войти в осиротевший дом. Можно прямо сейчас вызвать такси и уехать. Куда-нибудь далеко. В Уссурийск, Владивосток, Мурманск… Далеко, чтоб не пришлось видеть пустой шкаф, холодную постель, пыль там, где ещё совсем недавно стоял синтезатор Влада.
Можно сбежать из города. Можно сбежать из страны. От себя не убежишь, сколько ни пытайся.
Двери разошлись в стороны почти бесшумно. В лицо дохнул холодный ночной ветер, напоенный дождём, и Дима замер, не в силах заставить себя сделать следующий шаг. ОН сидел на капоте и курил. Просто сидел и ждал, совершенно не обращая внимания на дождь, ветер и холод. Расстёгнутая до средины куртка, промокшие насквозь джинсы, потерянный взгляд. И сухой пятачок асфальта ПОД машиной.
Точно ощутив тяжёлый взгляд – обернулся. Сигарета выпала из пальцев, губы сжались в тонкую бледную ниточку. Не качнулся вперёд. Не сделал ни шагу. Только взгляд метался, шальной, тревожный, горький взгляд, выворачивающий наизнанку душу. «Мы живы», - говорил этот взгляд.
Дима вышагнул из-под широкого козырька здания, подставляя лицо дождю. С силой провёл ладонью по глазам, по щекам и губам, точно смывая остатки дурного сновидения, паутиной опутавшего память. Холодные пальцы переплелись с его пальцами и легонько сжались.
- Как же сложно любить тебя… - голос Влада, сиплый, усталый, вспорол тихий шелест дождевых капель.
- Но ты… любишь?.. – Дима сжал его ладони и прикоснулся к ним губами, согревая своим дыханием.
- Тебя на этом свете так, как я, не любит никто…


В тексте используются или упоминаются:
Цитата из х/ф Буря столетия (по Стивену Кингу)
И. Аллегрова – Привет, Андрей!
Алиса - Дождь
The Rolling Stones - Anybody Seen My Baby
Цитата из х/ф Чародеи
Цитата из х/ф Иван Васильевич меняет профессию
А.С. Пушкин – Узник
Цитата из х/ф Аты-баты, шли солдаты.
* etcetera (англ.) – и так далее
** Игра слов. Есть совершенно чудесная песня Венечки Дркина, называется она «Бесимся». Если дословно, то строка, которую я перефразировала, звучит так:
Hеyклюжий сюжет: тащим в чистые пpостыни
Гpязный ответ на кpасивый вопpос.