читать дальше
Часть 6.
- Я – паяц, Мир… шут, клоун… когда я говорю правду – мне не верят. Когда я лгу – плачут на плече и гладят по голове. Я – лицедей. Я могу сыграть все. Все что угодно. Если сможешь ты. – Макс гладил поникшие его плечи и отчаянно боролся с острым, почти непреодолимым желанием проследить губами бьющуюся на шее жилку. – Как Ромео и Джульетта… Весь мир против нас. Один я не смогу ничего. С тобой… Только с тобой… Слышишь?
- Слышу, Макс, слышу, - выдохнул Мир, не в силах справиться с дрожащими губами. – Я… Просто не хочу предавать отца. Он не заслужил этого. Я – все, что у него есть, понимаешь? И если… - он зажмурился, принимая самое тяжелое в своей жизни решение, - если ты… Я не прощу тебя, - ресницы взлетели вверх, открывая полные тумана и огня глаза. Пару мгновений Мир изучал изгиб губ, скулы, а потом подался вперед, шепча и обжигая дыханием кожу. – Но и терять тебя сейчас я тоже не хочу. Потому что… - говорить эти слова было страшно, так страшно, что судорогой сводило горло. – Люблю тебя… Максим Соколовский.
- Не прощай… - Макс обнял его крепко. Так крепко, что сердце Мира билось о его ребра, выскакивало в него, казалось, на встречу его сердцу, сорвавшемуся в быстрый, рванный ритм. – Я сам себя не прощу.
Оторваться от него, такого близкого, такого сильного, такого желанного, было выше его сил. Может потому так тяжело дышать? И с каждым вымученным вздохом приходится заставлять себя говорить, вместо того, чтоб радоваться и молчать рядом.
- Все… уходи… мы и так с тобой тут такое устроили… Уходи…
Непослушные пальцы неуклюже гладят теплую кожу, терзают ни в чем не повинный шифон костюма… ловят пустоту… все. Остался только шаг. Шаг назад, крохотный шажок, который разъединит их сейчас. Но ненадолго. Ведь правда же? – вопрошает взгляд.
Правда, Макс, правда,- серо-зеленые глаза смотрят устало, но тепло. Почему он должен уходить? Сердце отчаянно протестовало, но разум стоял на своем. И Мир, улыбнувшись, мягко отстранился и встал. Оглядел зал, заметил сумку, все еще валяющуюся на полу и покачал головой. Вчера… Еще вчера он бежал из дома Макса, боясь того, что сегодня сам сделал реальностью. А, кажется, что целая жизнь прошла…
Взгляд скользнул дальше, и от сердца невольно отлегло, когда оказалось, что в зале, кроме них, никого нет. Подхватив сумку, Мир мягко, почти нежно улыбнулся смотрящему на него с отчаянием Максу, и пошел за кулисы.
Пару секунд в зале стояла тишина, а потом, с другой стороны на сцену вышел Влад. Белый, как мел. Пустой. Почти мертвый. Заглянул в глаза сыну и глухо произнес:
- Если ты хочешь что-то сказать или спросить, то сделай это сейчас.
Так странно. Макс ни на миг не допускал, что сказанное Миром – ложь. Если мысленно поставить рядом Дмитрия Берга… Бикбаева и Мира – насколько похожи они будут. Те же глаза, неуловимые мазки на полотне портрета. Отец и сын. Оттиски. Похожи не более, но и не менее чем похожи старший и младший Соколовские.
Макс судорожно вздохнул.
Дмитрий знал, с КЕМ говорит. Знал с самого начала, с того дня, когда приключился проклятый этюд. «Конфетти». «Монпансье».
Дмитрий Берг. Изощренная, изысканная месть судьбы. И ангел-хранитель тут не поможет. А вдруг его предложение – розыгрыш? Еще один рычажок? Как сделать больно, подарив надежду на скорое осуществление мечты?
Нет… Проханов шуткой не был. И утверждение, и контракт… Все было по-настоящему.
История всегда повторяется… Как трепетно отнесся к нему Бикбаев. Как осторожно. Точно держал в руках величайшую драгоценность, и боялся повредить ее, разбить. А он просто знал. Знал и думал о том, как быть. Как поступить. И принял решение. Такое же, какое принял его отец, Всеволод Соколовский, утвердив Мира на главную роль в постановке, отдав именно Ратмиру Бикбаеву самую опасную, но самую фееричную партию. Отец любил Дмитрия. Любил.
Это видно и теперь. По тому, как переживает он за Мира, по тому, как трясется над ним, по каждому взгляду в его сторону. Дмитрий Бикбаев не в прошлом. Дмитрий Бикбаев призраком маячит в настоящем Влада Соколовского.
- Почему? – после почти истеричных воплей, после сорванного шепота и полных нежности вздохов, голос казался бесцветным. Почти таким же, как голос отца. – Он так тебя любил. Почему?..
Влад усмехнулся про себя. Какой простой вопрос… У него есть на него простой ответ. Но имеет ли он право озвучивать его? Каким чувством наполнятся родные глаза? Сожалением? Виной? Болью?
Перед глазами встала эта картина, и сердце, умолкнувшее, как казалось, навсегда, ударилось о ребра. Мальчики. ИХ сыновья. Вместе. Действительно – проклятие… Или шанс? Шанс, который они с Димой упустили, не сумев сберечь то, что у них было. Нет… Не с Димой. Это ОН… Он, Всеволод Соколовский… Но ведь тогда у них не было бы их сыновей! Уже изломанных и таких отчаянно живых. Прекрасных, искрящихся. Родных. Сыновей, которых судьба свела вместе в насмешку или дав новую надежду.
Влад выдохнул и неторопливо подошел к краю сцены. Не стал останавливаться там, а просто спрыгнул в зал, к сыну. Чтобы заглянуть в глаза. Чтобы взять за руки и крепко-крепко сжать.
- Потому что я выбрал другое будущее, Макс. Будущее, в котором есть ты. Я знаю, что он не простил меня и никогда не простит за ту боль, что я ему принес. И то, что я люблю его до сих пор – уже не имеет значение. Это прошлое. А в настоящем… вы с Миром, - дыхание на миг сорвалось. – Берегите это. Не повторяйте наших ошибок. И… я всегда буду рядом. Слышишь? ВСЕГДА. Прикрою, защищу. Только… - голос упал до шепота, - только любите друг друга. За себя. За НАС.
Дыхание перехватило, и Макс провалился, ухнул в безбрежный океан боли, которым стали глаза отца. Душа отца. Сердце его отца. Он до сих пор болен, глубоко и безнадежно болен совершенно другим человеком. И вот он, ответ на вопрос. Он не любит, а, может, и никогда не любил его мать. Скорее всего, она была защитой, попыткой уберечь того, другого, от злых языков, охочих сказать гадость, плюнуть в лицо, а потом…
Что случилось потом – подсказало услужливое воображение. Скандал? Истерика или… ОН?
Вспомнить, как дышать. Вспомнить, что он стоит рядом, что смотрит в глаза и что обещает быть рядом, помочь, уберечь, сохранить…
- Он… все еще помнит тебя… Я видел его, когда… он плакал… он знал, кто я и плакал… - Макс прижался к нему, ответив на крепкое пожатие отцовских рук. Причиной того горя, что испытали их с Миром отцы, был он, Макс. И никто иной. Пусть не нарочно, пусть он не мог выбирать тогда… Это был он. И не подсказывает ли им обоим судьба, что все еще можно исправить. И пусть двадцать лет – огромный срок, пусть время назад не повернуть. Никогда не поздно. Пока они живы – не поздно.
Влад с силой закусил губу, безжалостно давя внутри зародившуюся, было, надежду. Глупую… Очень глупую. Нет, не на отношения и даже не на разговор. Всего лишь на прощение. Слишком много времени прошло. Слишком… много боли было.
- Спасибо, - Влад мягко высвободил свои руки, на мгновение крепко обнял сына, а потом отступил. – Надеюсь, вы будете умнее нас. ТЫ будешь умнее меня. А теперь… - взгляд скользнул в сторону, и губы тронула улыбка. Почему бы и нет?
- Я отпущу Мира. Хватит с него на сегодня стрессов. Позаботься о нем, хорошо?
- Я люблю тебя, па… - Макс приподнялся на цыпочки и легонько коснулся щеки отца губами. – Я очень тебя люблю. И спасибо тебе. За все. Передай ему, что я буду ждать его на стоянке у машины…
Он вышел из зала легкой походкой, будто с плеч свалился неподъемный камень. Вышел, чтоб за дверью заорать. И эхо его восторженного вопля еще долго гуляло коридорами концерт-холла. Ему было легко и немного жутко. Потому что не один. Больше не один. И потому что любим. И еще, потому что от самого близкого человека скрываться не придется и не придется лгать, глядя в глаза.
Влад тихо рассмеялся, прислушиваясь к эху и чувствуя себя одновременно хорошо и жутко. Его сын счастлив. Наконец-то по-настоящему счастлив. Наверное, впервые за всю свою жизнь. И он сделает все, чтобы это счастье сохранить.
Влад коснулся щеки там, куда Макс поцеловал его в порыве благодарности и, поднявшись по ступенькам, прошел за кулисы. Стараясь не думать ни о чем, он нашел гримерку, в которой, на его счастье, не было никого, кроме Мира, переступил порог и захлопнул дверь.
Мир, снимавший с головы обруч, вздрогнул от громкого звука, резко развернулся и растерянно застыл, глядя на Влада почти испуганно. Соколовский только головой покачал. Ребенок…
- Я… - взгляд Мира растерянно метался по комнате, он силился что-то сказать, но Влад его опередил.
- Не надо. Не оправдывайся. Ты имел право на ненависть.
Мир распахнул глаза. Неужели… Неужели Соколовский все слышал?! И то, что он говорил Максу и то…
Губы сжались в полоску. Даже если Соколовский потребует оставить в покое его сына…
Влад прочитал его эмоции, как открытую книгу. Но время того разговора, составить который так хотел Влад, еще не настало. Сейчас надо говорить о другом.
- Почему? Почему ты перестал меня ненавидеть?
Не ожидавший этого Мир выдохнул и опустился на маленький диванчик. Повертел в руках обруч, а потом положил его на столик. Провел по волосам…
- Потому что вам тоже больно, - тихо произнес он. – И потому что вы его любите. Я не знаю, что случилось, и почему вы расстались, и могу только догадываться, но… Мне спокойно рядом с вами. А еще вы – отец Максима. Человека… - голос стал еле различим, - которого я люблю.
Он замолчал, Влад прикусил губу, а потом отстранился от двери. Окинул Мира долгим, теплым взглядом и взялся за ручку.
- Он ждет тебя у машины.
Улыбнулся изумлению и радости, засиявших в глазах, так похожих на ЕГО глаза, и вышел. Пожалуй, он сегодня напьется. Хорошенько напьется. В первый раз за последние десять лет.
Мир прислушался к удаляющимся шагам, а потом заметался по гримерке, собираясь. Душ? К черту! Он успел стереть масло, а все остальное… Майка, джинсы, кроссовки, не забыть сумку.
Мир почти бежал по коридору, но перед самой дверью затормозил. Почему-то… Почему-то было страшно и немного неловко. Все так изменилось… Все слишком изменилось. И что ждет его, их впереди…
Мотнув головой, Мир толкнул дверь и вышел на улицу. Нашел взглядом джип Макса и его высокую фигуру рядом и, чувствуя себя до безумия неуклюжим, направился к нему, отмечая, как быстро начинает биться сердце.
Подошел, застыл в шаге, а потом поднял глаза и чуть застенчиво улыбнулся:
- Привет?
- Привет... – выдохнул Макс, рванувшись на встречу. На короткий миг замер, а потом крепко обнял, притянул к себе за талию, жалея лишь о том, что не может прямо сейчас, прямо здесь поцеловать.
День. Стоянка. Двое.
Гибкий красавец-блондин с тонкими чертами лица, одетый небрежно, но с таким естественным изяществом себя держащий, что даже эта небрежность кажется лишь дополнением к образу, неземному и яркому. И второй, одетый подчеркнуто просто, светловолосый, немного напоминающий хищную птицу, скогтившую добычу. Они смотрелись со стороны очень странно, но… не отвести взгляда, нет.
Это тоже ласка: когда взгляд прослеживает линию скул, очерчивает губы и замирает на них, целуя… не губами целуя. Глазами. И взгляд этот чувствуется, как легкое давление, стоит прикрыть глаза и кажется, будто этот лишь намеченный поцелуй реален. Размыкаются губы, встречаются в танце языки и рвется дыхание, а под опущенными веками расходятся огненные круги.
Сказать хочется многое. Но молчать… Молчать во сто крат лучше. Стоять вместе, дышать вместе, смотреть вот так, не жарко, горячо.
- Куда?.. Или просто так?
Просто бездумно кататься по городу, лишь бы только вместе. Вместе, чувствуя рядом тепло ЕГО руки, слыша ЕГО дыхание.
«Туда, где нас никто не увидит», - ответ пронесся в голове Мира , но до губ так и не добрался.
- Покажи мне свою жизнь, - Мир вскинул голову, погружаясь в ярко сияющие глаза, тихо тая от жаркого, ласкающего взгляда. – Любимый парк, дорогу – что угодно. То, где есть ты. Только ты. Не клоун, не паяц. Максим Соколовский.
- Ну, тогда поехали... – Макс кивнул на переднее сидение и сел за руль.
Он больше не боялся. Присутствие Мира удивительным образом окрыляло. И он летел. Так, как никогда не летал. Никогда и ни с кем. По дорогам, проскакивая на перекрестках в «зеленой волне», и летел, летел, летел, мчался вперед, за МКАД, прочь из душного города, дальше, за любимую матерью Рублевку, дальше, дальше…
Он улыбался легко и светло, шало, и когда «мерин» свернул в перелесок полутора часами позже, едва дождался пока, утробно взрыкнув, умолкнет двигатель. Щелкнул ремень безопасности, и водитель медленно выбрался из салона. Не торопясь обогнул авто и вытянулся на капоте, сквозь лобовое стекло глядя на пассажира. Любимого до слез, до дрожи в коленях, до головокружения.
Тихо шелестели листья. Сквозь кроны на землю падали солнечные лучи, а Макс просто лежал и смотрел. И улыбался.
- Вот он я. Видишь? Вот такой…
Мир на миг прикрыл глаза. Не верилось. Просто не верилось, что это не сон. Не мечта, которая растворится, как только он поднимет ресницы. И этот теплый взгляд…
Мир открыл глаза и вышел из машины. Вдохнул наполненный свежестью воздух и вдруг рассмеялся. Чисто, звонко, счастливо… Легко. Захотелось взлететь и кружиться, кружиться, кружиться в прозрачном воздухе. А потом опуститься на руки, сильные, надежные руки. Которые не сломают, сберегут.
И он закружился, заметался, раскинув руки в стороны и взметнув вокруг себя ворох листьев и солнечные лучи. Слушая только ритм сердца. ДРУГОГО сердца.
- Мир… - Макс сел на теплом, порядком пропыленном металле, совершенно наплевав на то, что пропылится сам. – Миииир… Рааатмииир… - Вечность бы так: валяться и греться его теплом, его восторгом, его радостью. Он другой на самом деле. Не тот закрытый мальчик-в-себе. Не тот, нахохлившийся, растопыривший в разные стороны иголочки ежик. Он такой – искренний, яркий, светлый, живой. Настоящий.
Мир остановился, склонил голову к плечу и, окинув Макса сияющим взглядом, произнес:
- А это – я. Вот такой.
- Красивый… - и в глазах защипало. Макс соскользнул с капота, оставив после себя длинную чистую полосу и, подойдя к Миру, заключил его лицо в ладони. – Если бы ты только мог видеть себя моими глазами! Какой же ты красивый! Тонкий, тростиночка… хотя нет. Тростиночку переломить не сложно, ты на бамбук похож… Сильный. И я боюсь, что не успею за тобой… Я так боюсь за тобой не успеть! - губы коснулись губ, делясь дыханием, и Макс со стоном прижался к Миру, жмурясь от переполняющих его эмоций.
Мир коротко выдохнул и подался вперед, обнимая его за плечи.
- Мы пойдем рядом, Макс. Я буду рядом. Только и ты… - губы провели по щеке, коснулись век, - не убегай.
- Куда я от тебя убегу?.. – голос упал до шепота, отчаянного, тихого. – Я не хочу убегать от тебя.
Макс дрожал от нежных, почти невесомых касаний-ласк. Очень верное, очень меткое слово – плавился. Умирал в кольце рук, и незримый след, который оставляли на нем нежные губы Мира, горел на коже, как клеймо.
Мир слизнул со щеки Макса солнечный зайчик и застыл в миллиметре от его губ, словно никак не мог решиться. Дразнил дыханием, ласкал взглядом. А потом тихо-тихо, так, чтобы слышал только Макс и воздух между ними, произнес:
- Люблю.
- Люблю… - эхом откликнулся Макс, увлекая его в поцелуй. Люблю-люблю-люблю, - пело сердце. Его вело. От близости желанного человека, от сознания того, что вот он, в его руках, что кроме них в этом богом забытом перелеске где-то чуть за чертой города вряд ли кто есть. – Скажи… Скажи мне, чего ты хочешь?..
- Чтобы рядом был, - выдохнул Мир, закрывая глаза и откидываясь назад. На сильные руки. Как и мечтал. – Чтобы любил… Чтобы вместе.
Когда-то Макс смеялся, читая в книгах торжественные клятвы. Глупые клятвы. Обещания, которые давались шепотом в темных комнатах и на коленях у алтарей в полуразрушенных храмах. Он смеялся над смешением крови на клинках и прикосновениями раны к ране. Когда-то, в прошлой жизни. В жизни, которая была до Ратмира.
А сейчас… Ему хотелось… Хотелось опуститься на колени, совсем как Данко, вынуть сердце из груди и протянуть его Миру. Хотелось кричать, вопить на целую вселенную о том, что он влюблен и что на всем белом свете ему больше никто не нужен, и лишь где-то глубоко внутри тоненько дрожало: ему только семнадцать, а тебе девятнадцати еще нет. Поклянись, давай, поклянись ему в вечной любви… И ты увидишь, как рассыпается твой песчаный замок. Не клянись. Никогда и ни в чем. Просто будь рядом. Просто люби.
И Макс лишь крепче сомкнул руки и поцеловал, как хотел, проследив губами голубую бьющуюся жилку на шее, прочертил языком, оставив тонкий влажный след.
- At the end of the world,
Or the last thing I see - You are…
Сидеть в траве, и обниматься, целоваться до боли, до звездочек перед глазами и узнавать друг друга, двигаться на встречу крохотными шажочками. Шутка, воспоминание, чуть лукавая улыбка. Прикосновение, вырывающее из груди легкий вздох; ласка, рождающая стон. Смех, искорки в глазах, солнце, запутавшееся в переплетенных светлых прядях волос...
- Можно, я украду тебя?.. Ненадолго… просто поцелую еще раз… а потом еще раз… еще…
Травинки с джинсов Мира он отряхивал дрожащими руками, пока по взгляду, в момент потемневшему, по ответной дрожи не получил ответ: укради. Давай, укради.
Мир… Мир… Мир… Безумие, одержимость, пропасть, в которую ХОЧЕТСЯ падать, раскинув в стороны руки, и любить каждый миг, грозящий стать последним. Бесконечно долго падать. Всю свою жизнь, сколько бы ее не было отмеряно кем-то всемогущим свыше. Макс смотрел в ЕГО глаза и думал, что в тот день, когда в его жизни не станет Мира – не станет и его. Потому что только и останется, что упасть до конца, увидеть, сколь глубока эта пропасть на самом деле.
- Я извинюсь перед тобой… на всякий случай… вот здесь, в салоне… - целуя приоткрытые губы, потянувшись пристегнуть ремень безопасности. – О, черт, я пролил на тебя колу… снимай свою майку, ее фэншуй нарушен, это карма… - и легкий поцелуй в плечо, щедро сдобренный напряженным выдохом. – Джинсы, конечно, тоже бы надо… - Сквозь смех. – Но это лучше сделать дома… Еще немножечко, совсем чуть!..
А на подъездной дорожке – пусто. Ни матери, ни отца. И в доме темно и тихо. И можно вжать тонкое напряженное тело в стену, покрыть поцелуями шею и плечи, изучая совсем-совсем иначе, чем днем, с трудом оторваться, понимая, что еще немного и благие намерения прахом пойдут, или совсем как поезда – под откос, и все смешается в доме… и в мыслях. И безумная жажда и жгучий стыд: твою мать, первое свидание, а ты можешь думать только о том, чтобы… чтобы увидеть, как разметаются его волосы, как он задрожит, как потянется за еще одним поцелуем, и еще и еще…
- Душ… - Влюбленный дурак! – Там…
Мир еле заметно вздрогнул и выгнулся в обнимающих его руках. Которые никак не хотели отпускать. Как и жаркие, голодные губы.
- Все… Все, отпусти… - со стоном выдохнул Мир и почти силой вырвался из крепких объятий. Обжег Макса быстрым взглядом и погрузился в полумрак дома. Нашел нужную ему дверь и юркнул в ванную комнату. Остатки масла, пот от репетиций, пыль… возбуждение – ему действительно нужен душ. Мир на автомате закрыл замок и, запрещая себе думать, быстро разделся и встал в кабинку, выворачивая краны. Спасибо, Макс.
Пару минут Мир просто стоял, подставив лицо под струи воды и закрыв глаза. Вспоминая безумную скорость, стелющуюся под колеса дорогу и сладкий, восхитительный бред под сенью листьев. Жаркий шепот, горячие поцелуи и желание, чтобы это длилось вечно. Чтобы Макс обнимал также трепетно и сильно. Чтобы…
Румянец залил щеки, когда под веками встали глаза Макса. Голодные, отчаянные, умоляющие, любящие, почему-то обреченные. Собственное тело отозвалось новой волной возбуждения, и Мир тихо, сквозь стиснутые зубы застонал. Как страшно и сладко. Страшно потому что никогда раньше… Страшно потому что первый раз. Сладко потому что это – Макс. Потому что это он, любимый. И потому что хочется прижаться к нему. Целовать мягкие губы, ласкать сильную спину, плечи, чувствовать, как бьется под языком жилка не шее.
А рассудок пытался вразумить пылающее тело. Не рано ли? Всего третья встреча, первое свидание. Слишком быстро. Слишком сильно. Ярко, больно. Не страшно довериться. Страшно ошибиться. Но он рискнет. Потому что без НЕГО – уже невозможно. Он уже забыл, как это – жить без Макса. Не думать о нем, не видеть его глаз. Так много показывающих и еще больше скрывающих.
Любовь? Бред. Безумие. Страсть. О, да, страсть. Еще вчера покалывавшая кончики пальцев и кидающая навстречу друг другу. А сегодня – заставляющая раз за разом тянуться к губам и целовать, целовать. До темноты в глазах.
И только от него, Мира, зависит, чем закончится этот безумный день. Только от него. Потому что Макс, любимый, уже родной Макс примет любое его решение. Спрячет за ресницами голод, и будет улыбаться, как и раньше. Или вспыхнет, загорится, превращая вечер в пожар.
Мир тряхнул волосами и прибавил холодной воды, чтобы хоть немного прояснить голову. Как это будет? Больно, сладко, страшно? Неловко и неуклюже или уверенно и сильно? Как это было у НИХ? Отец также кусал губы, нервничал и сходил с ума от предвкушения и страха, боясь причинить боль или получить ее самому? Или у них все случилось внезапно, быстро, ярко и сильно, не оставив время на сомнения и раздумья?
Мир прикусил губу и провел руками по плечам, груди, бокам. Медленно, нерешительно. Пытаясь понять, чего хочет его тело и он сам. Внутри жаркой волной разлилось желание, и Мир выдохнул, чувствуя, как начинает колотиться сердце о ребра. Ответ дан.
Боясь передумать, он выключил воду и вышел из кабинки. Нашел взглядом большое полотенце, которое, как ему показалось, принадлежит Максу, и закутался в него, как в одеяло. Словно… спрятался. Выдохнул и, щелкнув замком, открыл дверь, остро чувствуя, как остается позади привычная, спокойная жизнь и начинается что-то новое. Неизведанное. Пугающее. То, во что он был готов погрузиться с головой, забыв обо всем на свете.
********
Макс маялся.
Слонялся по дому, потом поднялся в гостевую комнату и все-таки влез в душ, пустив сразу холодную воду. Напор оглушил, заставив судорожно выдохнуть и задрожать. Прикосновение ледяных капель вырвало почти болезненный стон из горла. Но, по крайней мере, это лучше, чем пугать Мира.
В зеркале отразился взгляд. Потерянный и такой…
Я злой и страшный серый волк, я в поросятах знаю толк, рррр!
Макс тихо и как-то безбашенно рассмеялся, поймал себя на том, что уже минуту пытается натянуть на мокрое тело джинсы. Заррраза! Ну и черт с ними!
Он выбрался из душа, так и не застегнув пуговицу, путаясь в болтающихся штанинах, и замер в самом верху лестницы. Мир был внизу, укутанный в его полотенце, и такой же, как и он растерянный. И даже тот же вопрос в глазах. Да или нет? Нет или да? Потому что от ответа зависит многое. Очень многое. Целая жизнь зависит.
- Мир…
Тот остановился у подножия лестницы и вскинул голову. Взгляд скользнул по каплям на груди, и Мир прикрыл глаза, снова прислушиваясь к себе. А потом медленно поднял ресницы, заглянул в расширенные, словно пульсирующие зрачки, и вдруг рванулся вверх. Навстречу…
- Мир… - Макс улыбнулся, отступив на шаг назад. Нет, не из страха или нерешительности. Просто чтоб не свалиться вниз, к нему. Потому что ноги держали с трудом, потому что внутри растекался по венам жидкий огонь и странная слабость. Мир… Его Мир, такой красивый!
Макс шагнул назад, и Мир замер на ступеньке, чувствуя, как начинают подрагивать губы. Дурак… Какой же он дурак… С чего он взял, что Макс хочет…
- Моя комната дальше… - Макс тяжело оперся плечом о стену. – Ты все еще…
Макс замолчал, не закончив, и Мир выдохнул, сильнее сжимая полотенце пальцами. Что - «он еще…»?
- Прости, - тихо произнес Мир, чувствуя, как разливается внутри разочарование. Похоже, он действительно слишком… торопится. Как глупо… - Я думал… Нет, не важно.
Пытаясь взять под контроль собственное сердце, бьющееся в истерике, он слабо улыбнулся:
- В прошлый раз ты так не и показал мне дом.
- Тебе действительно хочется посмотреть дом? – почти жалобно спросил Макс. Наверное, он сейчас щенка подзаборного напоминает. А в любимых глазах что? Горечь? – Можно в другой раз? Я… не смогу, Мир… Я не смогу. Я слишком тебя… хочу!
«Тогда почему ты отшатнулся от меня?!» - в глазах застыл немой вопрос. А потом… тело все решило само. Шаг, еще. Ступенька. В животе спиралькой скручивался сладкий ужас. Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что сейчас, наверное, он похож на девственницу в первую брачную ночь, и нервный смех всколыхнулся внутри. Какой бред…
Ближе, еще шаг. Ну же, Макс, пожалуйста… Хоть слово.
- Мир?.. – Макс потянулся к нему, чуть нахмурившись, не понимая ничего. Все же было хорошо? Ведь так? И почему внутри трясет ТАК? И хочется, чтобы ОН наконец прекратил, утихомирил эту дрожь. – Мир, если ты не… - Максим на миг прикрыл глаза – Я пойму.
Мир только выдохнул, чувствуя, как внутри начинают лопаться пузырьки шампанского. Кому из них семнадцать?
Он в два шага преодолел расстояние до Макса, выпростал руку из полотенца, оголив плечо, и кончиком пальца собрал с груди капельки воды.
- Дурачок ты мой… - еле слышно произнес Мир. – Трусишка…
- Твой, - Макс выдохнул и поцеловал его обнажившееся плечо. Смутился, покраснел, как девчонка, густо, кажется, до самых корней мокрых волос. Неловко обнял Мира за талию и принялся аккуратно пятиться назад, молясь только, чтоб не растянуться на полу, иначе останется со стыда сквозь этот самый пол провалиться. – Это… коридор второго этажа особняка заслуженного ВсеСокола нашей необъятной Родины… - ресницы дрожали, губы прыгали, тихий смех рвался наружу, нервный, испуганный. – Если топать по нему… - шепот терялся в мокрых сладко пахнущих волосах Мира, – мы придем к самой дальней комнате… К моей… вот как раз сейчас… мы в нее и ввалимся… потому что я - балда…
Мир тихо засмеялся, остро чувствуя, как сжимаются руки вокруг его талии, а горячее дыхание согревает шею.
- Самая дальняя… - он скользил кончиками пальцев по скулам, не в силах противиться простому, но безумно сильному желанию – прикоснуться. – Самая закрытая. Пусти меня в свой мир, Макс. Позволь…
- Входи, - вдруг совершенно серьезно прошептал Макс, толкая бедром дверь. – Не заперто. Для тебя.
Не заперто. В комнате – полумрак, бархатистый и уютный. Светится неярко настольная лампа на письменном столе, вырывая из темноты угол массивного книжного шкафа. На полу – лохматый ковер. Кровать спрятана в нише, не сразу заметишь этот темный уголок. И повсюду – книги, листочки, записочки… белеют, желтеют осенними листьями… На глобус в углу напялен шутовской колпак, а на вешалку наброшен флаг какой-то «банановой» республики. Безжалостно поставлен в самый дальний угол мордой к стене огромный плюшевый медведь… на кресле перед компьютером – разбросанная одежда.
- Я… - Макс закусил губу и зажмурился. – Вот… весь я… Бери, если хочешь…
- Хочу, - Мир подался вперед, касаясь губами губ. Легко, почти невесомо. Отстранился, оглядываясь. – Мне нравится твой мир. Он… теплый, - крутанулся вокруг себя и еле успел поймать на бедрах начавшее сползать полотенце. Кинул на Макса смущенный взгляд и отвернулся, не зная, что делать дальше и что сказать.
- Мир… - сердце ухнуло, провалилось куда-то и душа за ним следом. И хотелось верить, что не в пятки. – Мир… - Макс шагнул вперед, перехватил сильные тонкие руки, разводя в стороны, не позволяя вновь замотаться в полотенце, и грудью прижался к его спине. Опустил голову на плечо, всем телом ощущая близость. Он есть. Он рядом. И если уронить это чертово полотенце – можно переплести пальцы и целоваться до одури, пока пар из ушей не повалит или…
Тронь Мира – зазвенит. Как струна гитарная. Напряженный, тонкий.
Солоно. Кровь на губах? Откуда? Прикусил так сильно… и не заметил.
Мир рванулся, развернулся, забыв про улетевшее на пол полотенце, и застыл под взглядом Макса. С румянцем на щеках, обнаженный, почти возбужденный… Ни капли стыда и пошлости. Он знал… Знал, видел свое отражение в голубых глазах. Прекрасное. Чистое.
И Мир потянулся к нему. Руки протянул, душу отдавая:
- Иди ко мне…
Взгляд за взгляд, душу за душу, касание за касание. Макс слизнул капельку крови, выступившую на нижней губе.
- Я люблю тебя, Мир, - принимая дар, себя вручая. И все, и никаких больше слов. Поцелуй, и пальцы чутко очерчивают скулы, шею, плечи. И мешают, мешают чертовы джинсы, чтоб телом к телу, кожей к коже. А стряхнуть – нужно разомкнуть объятия, пусть на миг, но разомкнуть.
Мир выгнулся, доверчиво приникая к напряженному телу. Сильному, горячему. Принял долгий поцелуй и отступил на шаг, не отпуская губ. Еще шаг, еще… Туда, где тень. Где скроет полумрак румянец смущения. Мгновение, и Мир мягко выскользнул из объятий, опускаясь на кровать. Откидываясь, опираясь на руки. Улыбаясь шало и немного безумно.
Шаг вперед, еще один и еще… Макс шел за ним, как привязанный, прикованный сердцем. И лишь когда тонкое тело коснулось белоснежных простыней – замер, рассматривая светлое на светлом, пытаясь запомнить каждую черточку, каждое родимое пятнышко. Волшебство. Чудо.
Смешно или нет, но никогда в жизни ему не хотелось так… всего. Владеть и отдаться, смотреть, прикасаться, целовать, слышать вздохи, вскрики и кричать самому.
Звук расстегиваемой «молнии» прорезал тишину, нарушаемую только их дыханием, и когда он наконец стряхнул чуть влажные джинсы, понимание превратилось в твердую решимость.
Вспомни, что тебе нравится. Когда губами касаются вот здесь, у основания шеи, а потом скользят вниз, по груди. И, да, ты вздыхаешь так сладко, если языком очертить темные солнышки сосков… Расслабленное тело напрягается снова, и под ладонями отчетливо проступают литые мышцы танцора.
Мир глухо застонал сквозь стиснутые зубы и выгнулся навстречу робким, пока еще не сильным поцелуям. Как… горячо… Сильное тело, тяжелое – вдавливает в матрас, возбуждает. Провести ладонями по спине, бокам. Потянуться и лизнуть кончик губ, умоляя о поцелуе. Настоящем, глубоком. После которого не останется ничего, кроме них.
И Макс не позволил отстраниться. Точно кто отпустил поводья, предоставив его – ему самому. Он не знал, не помнил, сколько их было, поцелуев. Вот только этот – пил их души, жадно, властно, отнимал дыхание, выжигал глубоко внутри то самое, сплавляя их в единое целое. Точка невозвращения, после которой нет ничего, кроме них.
- Макс… - Мир со всхлипом оторвался от терзающих его губ. Вдохнул и уже сам приник к ним. Лаская сильно, почти больно. А потом просил прощение, едва касаясь кончиком языка. Скулы, щеки, лоб, светлые пряди волос. И мало. МАЛО!
Как две половины единого целого, идеально совпадающие. Изгибами тел, сплетенными пальцами, слитыми губами, собирающими тихие стоны.
- Люби меня…
И голубые глаза почти почернели.
Поцелуй жалящий, поцелуй нежный. Губы, руки… как это может быть? Как это может НЕ быть? Природа не подскажет, но подскажет он сам. Это ведь тоже похоже на танец. Занятие любовью… Когда измученное ласками тело раскрывается само, когда не остается тайн, когда возбуждение столь сильно, что становится все равно, что в ответ на поцелуй следует короткий укус.
Это не стыдно… нет, не стыдно, когда напрочь сносит с тормозов от одного только вида напряженной налитой плоти любимого.
Это страшно… Быть таким открытым, таким доступным. Позволить увидеть свое все самое потаенное, почувствовать. Дрожь, стон. И сверкающая капелька на вершинке. Провести пальцем, вскинуть взгляд – понравилось ли? Облизнуться и снова - к губам. Сильно, страстно. Раскрываясь до конца.
…и захлебнуться стоном.
И податься бедрами вперед. Это уже не бабочки внизу живота. Нет легкости, есть тяжесть расплавленного металла во всем теле, есть кровь, бьющаяся в висках… И холодок страха, почти что зарождающаяся паника. Гормоны… любовь… кому из них почти-девятнадцать? Мир… Мир не девчонка. И его тело, о, здравствуй, капитан очевидность… его восхитительное, сильное тело не примет вторжения.
Ну что, Соколовский… Чем выше любовь, тем ниже поцелуи… поцелуи… и ниже, ниже, пока не сомкнутся губы на солоноватой плоти, пока не коснется язык узкого колечка мышц, щедро делясь влагой. Но этого мало, так мало!
- МАКС!!! – крик, перешедший в отчаянный стон. Краска на щеки, волосы по подушке. Зажмуриться сильно, прикусить ребро ладони. Потому что держать в себе – невозможно. А кричать…
- Макс, Макс, Макс… - лихорадочный шепот. И арка спины над кроватью и бесстыдно раскинутые ноги. Пальцы, погружающиеся в непослушные светлые пряди. Остановись… Нет, продолжай! Стыдно. Плевать.
- Макс… - громкие стоны, жаркие. – Макс, Максим, Максимка… Люби…
А Макс чуть не выл. До боли хотелось. До боли, до полного помутнения в мозгах… Каждый стон по нервам, каждый вскрик… Господи, пожалуйста, пусть не больно…
- Мир, миленький…
Ну хоть бы немножечко его почувствовать… Хорошо что он не гигант. Может, первый раз в жизни и порадовался! Вскинул взгляд на напряженное лицо, чувствуя, как текут по щекам слезы. И черт его знает, от восторга, ужаса или бесконечной нежности.
- Обними меня… крепко-крепко… - и медленно, стараясь не заорать в голос от восторга – вперед, вглубь противящегося проникновению тела, тесного, дрожащего. – Прости меня… прости…
Больно… До крика больно. До вибрирующего в горле стона. Но только зубы стиснуты. Не напугать, не оттолкнуть. Только выдох:
- Больно… Подожди… Подожди… - и почти сразу – успеть поймать испуганно дернувшегося назад любимого. – Нет! Не уходи… Просто… подожди…
Макс замер, уткнувшись лицом куда-то в шею Мира, шепча, шепча то самое, простое:
– Прости меня… Люблю… люблю… - глотая слезы, соленые, горькие от привкуса крови с искусанных губ.
Замер, окаменел, хоть так хотелось, отчаянно, до ломоты в звенящем от напряжения теле двигаться, двигаться, выплескивать безумное возбуждение.
Секунда, две… Боль утихает, освобождая разум. И тогда приходит понимание. Они вместе. Друг в друге. И быть ближе уже невозможно. А хочется слиться, врасти. Дыхание на шее, ожоги чужих слез. И восхитительная тяжесть дрожащего тела.
Обнять. Прижаться. Выгнуться, бессознательно ища… что-то… И ухнуть с головой в яркие вспышки под веками.
- Давай, Макс… Двигайся. Вылюби меня… Чтобы только твой…
Не пошлость. Вырубающая мозги непристойность, на выдохе, яростным шепотом, карамель и корица послевкусием. И толчок, и голова кругом и густой, как патока воздух. И безумный шепот в ответ, переходящий в стон:
- Мир… Мой Мир…
Сильно. Мягко. Глубоко. Боль. Радость. Слеза на кончиках ресниц: не выдержал, не смог стерпеть…
- Твой… Только твой…
А потом – навстречу. Жадно, жарко, ловя ритм. Языком по губам: пересохли. Зажмуриться, податься вперед, идя за желанием тела. Любимого – в кольцо рук, ног, бедер. И подставляться, подставляться под его голодные поцелуи. Люби…
- Еще… - тихий выдох. И, как награда – вспышка под веками, когда внутри что-то взрывается ярчайшим удовольствием. – Еще!
…и еще, и еще, и снова, пока не захлебнулся мучительным хриплым стоном, пока не хлынули из-под зажмуренных век соленые потоки, мешаясь с бисеринками пота над губами, пока не растворился этот стон-крик в чужом теле. Чужом? Нет. В теле одном на двоих. Двое? Их двое? Полно… Один. Одно существо, стонущее, плачущее, восторженное, пылающее.
- Мааакс… - выгнуться навстречу, принимая в себя так глубоко, как только можно. Податься вперед, сцеловывая со щек, скул прозрачные капельки. И снова – в ритм, которого уже мало. МАЛО. И тихо-тихо попросить:
- Поцелуй меня…
Приоткрытые, алые от поцелуев губы. Так сладко целовать, покусывать, впиваться, чувствовать, как пульсирует в них кровь, как бьется сердце, бешено, безумно. Это уже не нежность. Но и не жестокость. Скорее любовь – без жалости, без пощады, когда наги не тела, а души. Когда достаточно одного только взгляда в никуда, в пустые глаза, которые вот так же смотрят в тебя, чтобы умереть.
Оторваться лишь на секунду. А потом снова и снова глушить свои стоны в ЕГО губах.
Медленно, неторопливо. Горячо, горячо, жарко, невыносимо. И терпеть больше нет сил. Только снова умолять, держась на последнем вздохе:
- Быстрее, Макс… Пожалуйста, быстрее. Сильнее.
Так, чтобы выжечь изнутри клеймо принадлежности. Такое же, какое нарисовали на его коже обжигающие губы. «Мой Мир. Мой».
Быстрее, сильнее, глубже, срываться в сумасшедший, нереальный ритм, и не бояться, что сердце может не выдержать. Просто не выдержать. Потому что пока ОН смотрит ТАК… можно все.
Быстрее, сильнее, глубже, и целовать так, чтоб оставались следы, чтоб яркими вспышками на золотистой коже – мой Мир, мой, ничей больше!
Вскрикнуть, взвиться, задыхаясь и шепча бред. Поймать сведенными преодоргазменной судорогой губами ответный вздох и ухнуть с головой в чистейшее удовольствие, от которого все внутри пылает. Сжаться так, чтобы вырвать из груди любимого мучительный стон и разлететься вязкими, тягучими каплями.
4.
Тело – пронзительно-легкое и пустое. А душа, кажется, еще шныряет где-то там, ближе к небу, ближе к дождю. Макс медленно открыл глаза. Опустошенный, усталый, но первый раз в жизни абсолютно и безоговорочно счастливый. Ладонь на груди, влажные волосы, подрагивающие ресницы… Это он ТАК обошелся с его губами? Боже… Макс потянулся, легонько лизнул, точно выпрашивая прощения.
Совсем не хочется шевелиться. Эхом по телу гуляют отголоски удовольствия, тающего, как мороженное на солнце. И все же…
- Спасибо… - Вот теперь совестно. За белесые потеки между бедер, за причиненную боль, за собственный оглушительный восторг. Макс уголком простыни осторожно стер с живота и ног Мира остатки семени и, не сдержавшись, коснулся истерзанными сухими губами трогательно дрогнувшей впадинки пупка.
Мир выдохнул, слабо улыбнулся, словно все еще летая там, где осталась его душа, и потянулся к Максу.
- Это тебе спасибо…
Зарылся в его объятия, как в мамину шаль, прячась. От саднящей боли, от мыслей своих прячась.
- Как в старом мульте… «Это тебе… А за что? Просто так!» - тихо рассмеялся Макс. Тонкий запах волос, легкий запах пота. Не тяжелого мускусного, мужского. Терпкого. Запах Мира. Вкус Мира. – За то, что ты есть. Спасибо…
- Дурачок… - одними губами произнес Мир, закрывая глаза и рисуя кончиками пальцев узоры на влажной коже груди, не в силах отодвинуться достаточно далеко для того, чтобы вытащить одеяло и прикрыться от прохлады, ласкающей остывающее тело там, где оно не было крепко прижато к Максу. – Я люблю тебя…
Макс довольно жмурился, как большой кот, подставивший бока ласковой хозяйской руке. Запоздало пришел страх, безжалостно отметенный в сторону. Если однажды Мир от него устанет – сломать его, Макса, будет не сложно. Но это самое «Я люблю тебя» заставляло сердце биться быстрее, рваться в ЕГО руки.
- Очень больно было?
Мир задумался, вспоминая. Боль и сейчас гуляла в теле. Сладкая, тягучая… Такая нужная. Как и та, что была в самом начале, в первые минуты их близости. Неловкой. Чуть неуклюжей и неумелой. Но такой… охренительной близости.
- Нет, - он потерся щекой о плечо Макса. Выдохнул, потянулся, выгибаясь и невольно шипя сквозь зубы от прошившего все тело разряда боли. Не сильной. Просто… резкой.
- Боже… - Макс застонал. – Я – идиот. Придурок несчастный… таланту господь отсыпал щедро, а мозгов дать позабыл. Тебе же танцевать, а я тебя…Ты же теперь… твою мааааать…
- Тсс, тихо, - Мир накрыл его рот ладонью и, глядя в глаза, проговорил. – Все со мной хорошо. Ты… - сейчас, почему-то именно сейчас говорить об этом было неловко, - ничего не порвал. Просто болят растянутые мышцы. Пройдет, - пару мгновений он просто смотрел в искрящиеся голубые глаза, а потом с сожалением попытался выбраться из рук Макса. – А вот домой мне пора. Уже поздно, отец будет волноваться. Да и твои… могут прийти с минуты на минуту. Адрес только скажи – я такси вызову.
- Умгу, - промычал Макс, целуя ладонь. – Разогнался. Вот прям щаз все брошу и побегу тебе адрес говорить… «Мерин» мне на что? Вид у тебя…вылюбленный донельзя. У тебя на лице все написано. Я тебя в такси к чужому мужику не пущу. Мало, что ли, извращенцев? – отпускать не хотелось. Хотелось узнать: каково это, когда в одной постели просыпаешься. Какой он утром – заспанный? Сердитый? Но Мир был прав. Последнее дело заставлять ждать отца. Отцы… они странно проницательные люди.
Возражать предложению Макса не хотелось. Да и какое может быть возражение, если дорога – это лишние полчаса, а то и час вместе? И расставание можно оттянуть.
- Спасибо, - Мир потянулся вперед, ловя опухшие губы Макса. На целую минуту они словно выпали из этой вселенной, а потом Мир вывернулся из объятий и осторожно встал с кровати. Прислушиваясь к себе, сделал шаг и застыл в нерешительности. Его майка – в машине Макса, джинсы – в ванной. Да и то все залито колой. Ничуть не стесняясь своей наготы, даже не думая о ней, Мир повернулся к лежащему на кровати Максу:
- Одолжишь штаны до дома добраться? Макс?
- Одолжу, конечно. А майку не отдам. Себе оставлю. Стану вдохновляться, вспоминая долгими днями о тебе… - несколько бесконечно долгих секунд Макс напряженно наблюдал за Миром. Нет, обошлось. Но черт!!! Разомлевший, растрепанный, откровенно за…любленный, он выглядел божеством. – И штаны, и футболку. И карету для Золушки. Кучер, правда, приставать станет непристойно…
Выбрался из постели, добрел до шкафа-купе, долго рылся в вещах, даже не подумав набросить на себя хоть что-нибудь, пока не выудил вытертые голубого цвета джинсы значительно уже тех, которые днем болтались на нем и футболку в тон.
- Я их пару лет назад носил… на тебя в пору должно быть.
- Паяц, - нежно, бесконечно нежно произнес Мир, улыбаясь и принимая из рук Макса одежду. – Спасибо.
На мгновение замер, разглядывая джинсы, а потом, кинув лукавый взгляд из-под ресниц, быстро натянул их на себя. Прямо так, без белья. И даже не поморщившись. Также быстро надел майку, провел по волосам, пытаясь придать им хоть какое-то подобие порядка. Теперь в ванную комнату – собрать свои вещи и можно ехать. Если бы еще Макс не смотрел так, словно и не было полчаса назад этого сумасшествия…
…Макс быстро оделся, сделав себе только одну поблажку: напрочь проигнорировал рубашку. По дороге вниз сунул в карман ключи и права и уже у двери, перехватив Мира, еще раз заглянул ему в глаза.
- Ратмир Бикбаев… знаешь, я, кажется, понял. На тебя равнодушно смотреть невозможно, – и, касаясь губ: - прибей меня, если я ревновать тебя начну к каждому столбу, ладно?
- Могу ответить тебе той же просьбой, - Мир только вздохнул. – Ну, что, поехали?
- Поехали, - кивнул Макс, открывая дверь и пропуская Мира вперед себя. Пискнул замок, вспыхнул свет, освещая двор, мигнул «габаритами» «мерин». – Я очень не хочу тебя отпускать. И когда-нибудь я обязательно увижу, как ты просыпаешься… Как жмуришься или хмуришься, какой растрепанный ты бываешь, когда утром выбираешься из постели.
Мир вздрогнул, сделал пару шагов к машине, а потом замер на месте, развернулся к стоящему за спиной Максу и выдохнул:
- Беззащитный. Так что это не самое приятное зрелище, - потеряно улыбнулся, и направился к машине, уже жалея, что вообще это сказал.
- Можно, я буду тебя защищать?.. – Макс нагнал его, осторожно коснулся ладонью шеи, очертил пальцами выступающий позвонок и прижался к нему губами.
Мир втянул воздух сквозь зубы, когда в теле плеснуло удовольствием и жаром от этой такой простой, но невозможно интимной ласки. Он резко развернулся и шепнул, чувствуя, как дрожат губы:
- Защити. Защити меня, Макс.
Сказал и замер, глядя в голубые глаза. Да что с ним сегодня такое? Почему он не может… снова надеть свою маску?
Макс не улыбнулся, просто притянул к себе и крепко обнял, вдыхая запах еще чуть влажных волос, всем телом впитывая тепло. Родное тепло. Тепло любимого человека. ЛЮБИМОГО. Так странно, так страшно и невыносимо прекрасно.
- Надо ехать… Не хочу, но надо. – Макс нехотя разжал руки, чувствуя, как рвется из груди сердце, навстречу этому невозможному человеку, так быстро, так внезапно ворвавшемуся в его жизнь. Это только говорят, что не бывает незаменимых людей. Бывают. Есть. Особенно, если эти люди – половинки души.
Под ногами снова хрустит гравий. Мягко хлопнула дверь авто, утробно взревел мотор. Еще немногого времени, поездка до дома Мира и… все… Как долго они не увидятся? Как скоро снова можно будет обнять и пить поцелуи и стоны?
А Мир словно кутался в мягкую, уютную тишину салона. Теплую, ласкающую. Да и зачем нужны слова, если, казалось, сама тишина была полна мыслями и чувствами? Но хотелось сказать так много, а времени было так мало. И пробок, как назло, на дорогах нет.
- Макс… - поколебавшись, начал Мир. – Послушай…. Я не хочу ничего обещать, не хочу ничего загадывать. Никто из нас не знает, как повернется жизнь. Как и то, сколько все это продлится. Сейчас я просто попрошу тебя. Если вдруг… Если вдруг ты влюбишься или я надоем тебе – скажи об этом сразу, - он зажмурился, сам страшась своих слов. – Я не хочу расставаться так, как ОНИ.
Первый раз в жизни машина ползла, как подбитая черепаха. Шестьдесят, не выше. Может потому ДПС-ники на выезде из квартала удивленно посмотрели вслед «мерину», обычно летающему здесь, невзирая на поворот и светофор.
- Они расстались не потому, что отец… что он влюбился, - Макс тяжело вздохнул. – Он с трудом переносит мать. Это я теперь понимаю почему. Они расстались, потому что должен был появиться я. Нет, он напрямую этого мне не сказал, и не скажет никогда. Просто… мне восемнадцать с половиной. Понимаешь? Это значит, что когда они… когда это случилось… Я был эмбрионом хвостатым. А он уже любил меня. Нет. ТАК мы не расстанемся.
- В этом нет твоей вины, - Мир нахмурился, различив в спокойном голосе Макса знакомые нотки. - Но я говорил не об этом. А о том, что мой отец до сих пор не знает, почему это все случилось с ними. Я не знаю, почему твой отец так и не рассказал ему всего. Хотя... не думаю, что это, в конце концов, что-нибудь бы изменило. Просто... отец сделал все, чтобы исчез из жизни Дима Бикбаев. Чтобы даже имя его нигде не проскальзывало. Он же никогда мне ничего не рассказывает. Никогда не говорит о своей жизни ДО меня. А я… Раньше меня это не особо интересовало, а теперь… Я просто боюсь его об этом спрашивать. Все, что я знаю о той его жизни – это рассказы деда и дяди Саши, да Интернет. Фотографии, видео. Знаешь… Это больно. Смотреть и знать, чем закончилась их любовь. Пеплом. И я не верю, что они не могли что-то исправить. Поэтому и говорю – не хочу так. Медленно умирать на протяжении двадцати лет. Я верю тебе. И надеюсь, что ты не будешь мне врать, если… В общем, просто будь со мной честным, ладно?
- Мне нечего от тебя скрывать. У меня никого нет… кроме тебя. Моих приятелей ты видел. У меня есть подруга, но сейчас она в Питере и когда вернется – я не знаю. У нас специфичные отношения… даже очень. Мы с ней друг друга прикрываем, если надо. Правда… скорее я ее. И кроме тебя у меня нет секретов. Ты мой самый большой секрет, Мир, – Максим свернул с основной дороги и еще больше сбросил скорость. – Если ты хочешь что-то знать – просто спрашивай. А прятаться я не стану.
- Я… Хорошо, - Мир слабо улыбнулся и отвернулся к окну. Макс живет настоящим. И будущее его не пугает так, как пугает оно его, Мира. Хотя, может, Макс и прав. И надо действительно жить настоящим. Именно настоящим. А проблемы… Решать по мере их наступления. – Я не надеюсь, что у нас все будет гладко. Но надеюсь, что нам не придется разбираться с этим поодиночке. Извини, кажется, не нужно было поднимать эту тему сейчас.
- Нет, все нормально, Мир. – Макс улыбнулся одними уголками губ. – И правильно. Я не хочу потерять тебя только потому, что о чем-то забыл сказать или что-то упустил. Пусть будет больно. Но честно.
Мир благодарно ему улыбнулся, а потом, разглядев знакомые очертания родного дома, с сожалением выдохнул:
- Вот и все, приехали.
Не дожидаясь, пока машина остановится, отстегнул ремень безопасности и повернулся к Максу. Провел по сжатым на руле пальцам.
- Давай прощаться?
Макс аккуратно припарковался у бордюра и заглушил мотор. Легкое прикосновение вызвало в теле просто-таки шторм. Плеснуло, обожгло, заставило до боли закусить губы. В глазах вспыхнули и опали языки воистину адского пламени. Он отпустил руль, ловя пальцы Мира.
- Надолго?
- Не знаю, - Мир потеряно огляделся. – Я, правда, не знаю. Репетиции каждый день, да и ты не самый свободный студент на свете. А теперь, когда добавился еще и театр… Может, завтра? Если ты свободен, мы могли бы встретиться в театре после моей репетиции.
- Хочешь погулять? Или где-нибудь посидеть? – Макс осторожно коснулся ладонью его щеки и заставил смотреть в глаза. – Мир… если ты не хочешь, я не… Я не буду маячить у тебя перед глазами. Меня и без того бывает слишком много… И я… Я просто… Я не хочу больше причинить тебе боли. Ты танцор. Тебе репетировать, танцевать.
- Нет, мне тебя УЖЕ мало, – Мир с удовольствием прижался щекой к теплой ладони. – А боль… - он на мгновение отвел взгляд, а потом вдруг лукаво посмотрел сквозь ресницы. – Все дело в тренировке. Макс…
- Ммм?.. – Макс не удержался, прижался губами к губам Мира и замер. Ресницы дрогнули. – Потренируешь меня?
Мир на мгновение застыл. Он… правильно все понял?
- Я… ведь тоже не хочу приносить тебе боль, - Мир коснулся уголка его губ и отстранился. Замер в паре сантиметров от его лица, с отчаянием понимая, что не может, не хочет уходить. Так просто – развернуться, открыть дверь и выйти из машины. Просто… и сложно. Заставить себя оторвать взгляд от потемневших глаз, перестать любоваться длинными, пушистыми ресницами.
- Но мне, в отличие от тебя, летать не нужно, - прошептал Макс в губы. – Я лечу, когда вижу тебя.
- Хорошо, - выдохнул Мир, прячась за ресницами и давая себе слово, что… - Посмотрим. Давай не будем загадывать, ладно? Ты живешь сегодняшним днем. Теперь я тоже так буду, - близость губ манила, звала.
- Хорошо… - Макс улыбнулся чуть шире. – Не будем. Тогда… до завтра? Я буду тебя ждать. Ты только, если что позвони, ладно?.. Боже, я ведь даже телефона твоего не знаю…
Отчаянно хотелось запустить пальцы в волосы Мира, притянуть к себе и целовать, целовать, отчаянно, долго, но… стоит только коснуться – и все. Не отпустит. Просто не сможет. Сойдет с ума, здесь, в салоне машины, так… пошло? Нет, не пошло. Если тянет, если до одури хочется – не пошло. Страшно.
- У отца возьмешь… - почти простонал Мир, горячо шепча и обжигая приоткрытые губы, от которых он просто не мог отвести взгляд. Ближе, еще ближе… Почти касание…
Макс вцепился в руль, как утопающий хватается за соломинку. До боли, до побелевших от напряжения пальцев. Из горла вырвалось нечто. Не то стон, не то рычание и в почерневших глазах плеснула боль.
- Миииир… Пожалуйста… иди… иначе домой ты сегодня не попадешь… А завтра вряд ли ходить сможешь…
- Прости, - в глазах Мира засияли сожаление и вина. – Я не специально, - он слабо улыбнулся, на мгновение прижался к губам Макса, даря прощальный поцелуй, и отвернулся, потянувшись к дверце. – До завтра.
- Я люблю тебя, - шепнул Макс ему в спину. Дверца захлопнулась, и сил на то, чтоб и дальше удерживать себя не осталось. Он уткнулся лицом в скрещенные на руле руки и судорожно выдохнул сквозь стиснутые зубы. Кажется, эта ночь будет очень долгой. Просто-таки бесконечной.
Дорога домой размылась в памяти. Он просто несся по ночному городу, не видя перед собой ничего и никого. И не иначе как чудом можно было назвать тот факт, что добрался Макс в целости и сохранности и без приключений.
Нет, ТАК любить – нельзя. Страшно, больно, нежно, жарко… Так трепетно. Так горько. Прорастая друг в друга с каждый вздохом, с каждым новым поцелуем. Когда уже нельзя разделить дыхание и биение сердца. Когда уже ничего разделить нельзя.
Разум корчится и вопит: - нельзя.
Сердце дрожит и возражает: - поздно.
Он взлетел бы к себе, он вопил бы от счастья, если бы не было счастье щедро приправлено болью. Если дети ТАК любят, то как любили ОНИ? Сколько боли причинили друг другу расставанием?
Макс медленно поднялся к себе в комнату и, не раздеваясь, рухнул на разоренную постель, уткнувшись лицом в подушку, которая все еще пахла Миром. Нашарил простынь, притянул к себе, и ощущения накатили по-новой, погребая его под жаром фантомных поцелуев, прикосновений, ласк.
Макс тихо-тихо застонал, скорчившись на кровати. Больно. Хорошо. Мало.
@темы:
Творческое,
БиСовское,
Слэш,
Фанфики
-
-
30.06.2010 в 19:11-
-
30.06.2010 в 19:19-
-
30.06.2010 в 19:22-
-
30.06.2010 в 20:17-
-
30.06.2010 в 20:21-
-
05.07.2010 в 00:37